* * *
Считала — ссылкой. Магду тем — обижая, оказывается. После узнала.
Своими обидами горела: за что?! Я же хорошо работала.
Придётся представиться. Закончив Ленинградский университет, мы с мужем “распределились” в газету “Иссык-Кульская правда”. Выпускники 1954 года. Горы снежные, синий Иссык-Куль. Уезжаю на сырты — высокогорные пастбища. Верхом там езжу, отстаю от провожатых, пою Вертинского: у нашего фотографа Четвергова три дореволюционных пластинки с зелёными наклейками. “Пряжей конских тропинок опутаны зелёные холмы...” — начинает плестись очерк. Теперь знаю, как кружится голова, когда переезжаешь горную речку, каков на вкус чай с коровьим маслом, кумыс, бешбармак и чистый спирт. Фотографируюсь на коне, верблюде и чёрном лохматом яке. Работаю в сельхозотделе, внедряю кукурузу, ночую в юртах, пишу отчёты с собраний в колхозах, где по-русски не говорят. Однажды из командировки в русский колхоз привожу “подвал”под заголовком: “Почему своя усадьба стала главной заботой колхозников одной артели”. Последние два слова добавляет редактор Бояринов уже в типографии ночью. Утром его вызывают на бюро райкома. На трудодень платят копейки — раскрылась великая тайна. Хороший был редактор — прямым сообщением сослан из международной газеты. Два слова о типографии: когда в горах было мало снега и поток воды в большом арыке ослабевал, мы сами всю ночь крутили печатные машины . Наборщики работали вручную, набирая слова по буковке из деревянных ящичков-касс. А материалы из командировок я передавала по аппаратам, которые висели на стенке, и надо было то в одну, то в другую сторону подкручивать ручку сбоку. Ещё два года после Киргизии мы проработали в Чувашии — поехали к своим однокурсницам, тоже было интересно. Оттуда ездила на Алтай с комсомольским отрядом. Дочку рожала в Ленинграде, из клиники Отта спускала на верёвочке свиток с текстом для телеочерка. После двух материалов меня взяли в “Смену”. Два события отмечу: мои студкоры устроили колоссальный Устный выпуск во Дворце культуры имени Кирова: полный зал, очередь из театральных студий и джазов. И еще о Кедрограде скажу: вышло моё интервью, а на следующее утро ребята из Лесотехнической академии позвонили, что народ нанёс вагон вещей для кедроградцев, помнится, вдова пожарника принесла галифе с кожаными накладками... Работалось здорово, и от предложений перейти в “Вечёрку” и “Ленправду” отказалась. Работала так, что однажды забыла дочку взять из яслей — заговорилась с молодыми физиками в институте имени Иоффе. И вот — своей рукой написала заявление: “Прошу уволить...” — так велели. Походив по нескольким редакциям многотиражек, убедилась, что — прокажённая. Нигде работы не найду. История длинная, меня исключили из партии за то, что не сообщила о самиздате, который бывал в доме. Через много лет, 17 декабря 1989 года, в юбилейный номер “Смены”, посвящённый её семидесятилетию, Анатолий Ежелев, корреспондент “Известий”, народный депутат СССР, прислал со Второго Съезда народных депутатов статью, в которой анализировал состояние журналистики на излёте хрущёвской оттепели: “Трагизм ситуации состоял в том, что несамостоятельность, беспринципность публицистики не воспринималась как проявление безнравственности, а тем более предательства по отношению к интересам своего народа. “Чего не можем , того не можем”, — думалось в утешение.” Он привёл два примера такой безнравственности в коллективе своей любимой “Смены”: безразличие к суду над Иосифом Бродским и — моё исключение из партии. “Не думаю, чтобы общество во второй раз отступилось бы от идей свободы и демократического обновления. Не то сейчас время. И всё же не стоит нам забывать об ошибках 60-х годов, когда мы оказались так непростительно покорны. Так безгласны.”
Спасибо, Толя, на добром слове. Скажу ещё, о чём, кроме работы, я долго горевала: мне запретили поездку в Париж, а я-то уже прошла комиссию старцев в РК КПСС и в ателье на углу Садовой и Майорова сшила кремовый костюмчик с алой розой на груди...
И вот — “Скороходовский рабочий”. Магда меня взять не побоялась. Как-то я встретила в переходе метро собкора “Труда” Андрея Герваша. “Как тебе там?” — “Двести строк в номер. Газета ежедневная.»
Однажды я отослала в какую-то из центральных газет информацию: на “Скороходе” кто-то выиграл в лотерею сразу ковёр и машину. Опубликовали. Из обкома было мне передано: поступок (печататься под своим именем где-либо, кроме “Скороходовского рабочего”) расценивается, как нарушение журналистской этики. Больше я таких попыток не делала — двенадцать лет.
А в своей газете мы работали очень всерьёз! Сетевое планирование, регулярность рубрик, еженедельные “летучки.” Кто из коллег помнит “сорок на шестьдесят”? Во всех газетах было положено сдавать 60 процентов материалов авторских и 40 — своих. Здесь мы давали в основном авторские выступления на разные производственные темы, но и старались всегда узнать человека , его интересы, как живёт, что читает, чем увлекается. Как-то за разворот “ЦЕХ — сами о себе” меня даже наградили грамотой Союза журналистов. Интересный народ были закройщицы. А инженер Виктор Тихонович Зуев рассказал мне такую историю, что мы её публиковали в шести номерах: про то, как школьником он совершил кругосветное путешествие. Во время гражданской войны колония ребят из Петрограда была отрезана от страны и американской Красный крест спасал их. Сейчас-то это известно, а тогда только Магдина смелость позволила сделать первую публикацию.
18 января 1967 года вышел первый номер единственной в мире ежедневной многотиражной газеты обувного объединения “Скороход”. Мы и теперь отмечаем этот день. И стоит лишь собраться, как начинаем хохотать. Потрясающий какой-то народ собрала Магда. Вот появился Миша Отрадин. Легенда такова: Магда открыла его паспорт, увидела, что рождён он в Солотче, и тут же зачислила в штат. Сейчас — профессор Санкт-Петербургского университета, доктор филологии, дарит нам роскошные тома своих книг. А в “Скороходовском рабочем” у него выходили очерки о творчестве Осипа Мандельштама, о стихах Александра Кушнера. Миша ездил в редакции московских журналов и скороходовцы становились первыми читателями хорошей поэзии и прозы. На 75-летнем юбилее Магды (4 ноября 2006 года) Миша вспомнил, что “сверху” как-то пригрозили: “Мы узнаем, кто там скрывается под псевдонимом Отрадин”.
Конечно, на юбилее Магды мы — пели. Конечно, Лёня Левинский начал наш гимн: “Летел Литейный в сторону вокзала...” Где мы только его ни пели: в Тарту, Таллине, в Москве, Вологде, Череповце, Петрозаводске, Невеле, Архангельске (обувной гигант “Скороход” имел немало филиалов). Побывалт в Каргополе, в Пушкинских горах, близ Печёрского монастыря, пели в поездах, на катере, в самолёте, в скороходовском автобусе с водителем Витей и его Сударыней...
Газета наша стала лучшей из всех. Магда выступала на Всесоюзном съезде Союза журналистов. Она повезла нас в Москву. Мороз был!! А жили в Елино, там Дом творчества. Бр-р, как прохладно. Встречали Новый год. За столом московские коллеги. Магда многих знает. Представляет нас: “Вот моя редакция”.
У неё знаменитые в журналистском мире подруги. А вот теперь, в честь 75-летнего юбилея, ей был вручён Почётный знак Союза журналистов России “Честь. Достоинство. Профессионализм.”
Москву свою она нам показывала! Цветаевский дом, ещё без памятной доски, а тут вот Бабушка Лермонтова жила, а здесь и сейчас Патриарх... “Собачья, где она, площадка, и переулок Поварской...” — Её стихов строчки. Мы ещё успели застать немного старой, Магдиной, Москвы. Она родилась в Москве, училась в МГУ, в Питер приехала с Борисом. Муж работал в спортклубе “Скорохода” велосипедистом. И однажды, увидев в коридоре фабрики вывеску “Редакция”, спросил: “Не нужны ли вам журналисты, у меня жена как раз закончила Московский университет”. Так она пришла в газету, выходившую раз в неделю, где были два сотрудника: Николай Миронов и Галина Глухова. И редактор Виноградов, которого Магда всегда вспоминает добром. А всех сотрудников новой ежедневной газеты она приняла на работу сама, когда стала редактором. Пришёл Аркаша Спичка и стал замечательным фельетонистом. Бездомный, выпускник Университета, жена Нина на сносях. Его устроили жить на чердаке над скороходовской библиотекой. Там мы праздновали рождение сына — нынешнего Михаила Спичку знают по радио и ТВ все в нашем городе.
А вот картинка из давнего, давнего лета. Мы едем всей редакцией к Магде на дачу (они с Борисом всегда снимали сараюшку на берегу залива). Аркаша высовывается из окна, машет рукой: “Граждане, этот вагон не отапливается!” — и перрон уплывает с опешившими пассажирами.
Ночная картинка: едем в Тарту. Тепло в автобусе, полночь. Начинаем отмечать день рождения Галки Глуховой, пятнадцатое декабря. Эмма Иоганновна, её мама, испекла пирог с капустой, в термосах кофе. У Левинского (после болезни) именной коньяк. И начинаются хохмы на всю дорогу. Читаем с машинописи (самиздат) совсем тогда неизвестного Хармса. Как мы подружились с редакцией “Эдази”? Сначала приехали вчетвером — Магда, Лёня, Боря Соболев и я — за опытом. У них введена система учёта почты и опубликованных материалов на перфокартах. (Да-а-леко до компьютеров!) Перфокарты на нужную тему вынимаются из коробок с помощью спицы. Как умеет Магда тут же задружить с людьми — удивительно! Нас принимают в редакции лучшей газеты Эстонии. О, Европа! Аперитив, горячие свиные сосиски шкворчат в камине... Вечер проводим в университетском кафе. Мы еще будем не однажды в Таллинне, Вильянди, Тарту. А они — у нас, и примем не хуже. Для встречи гостей – серебряный поднос для аперитива (из Магдиного дома).
Как-то за опытом приехали коллеги с севера. “В домотканном, деревянном городке ...” — сразу вспомнила Магда. Симонова мы любим с юности. И вскоре маленьким самолётиком с небольшого аэродрома летим в Каргополь. О, какой нас там угощали ухой!.. Какие суровые великаны-соборы (склады!), озеро-море Лача.
Магда всё знала в объединении, старалась в каждую общую поездку послать кого-то из журналистов. Так мы с Борей Соболевым приехали в Таллинн. Но радости не было — советские танки вошли в Прагу. Народ наш разбежался по магазинам. Мы с Борей молча бродили по усыпанным липовым цветом улицам, прошли по местам, о которых писал Аксёнов, — “Пора, мой друг, пора!” — забирались в башню, засиженную голубями, по лесенке в камнях стены улочки Кянну-кук. Вечером слушали известия. Утром взяли газеты. На берегу залива читали. Стыдно было и страшно. Сели в скороходовский автобус, заваленный местными товарами, (почему-то особенно много везли обоев), и отправились в Россию. К слову, Аксёнов был особенно любим: после выхода “Затоваренной бочкотары” старик Мочёнкин дед Иван цитировался бесконечно.
На родственные обувные фабрики я ездила в Киев (Владимирский спуск, дом “Белой гвардии”, нарядные соборы, каштаны падают на мокрый асфальт). В Ереване изучала модельерское искусство, пила на веранде черный кофе, ездила на озеро Севан, в Эчмиадзин, видела, “Как улыбается булочник, с хлебом играющий в жмурки, из очага доставая лавашные влажные шкурки.” Мои репортажи “Горы и туфли” были нашпигованы стихами армянского цикла Осипа Мандельштама.
А в редакцию всё приходила молодежь. Слава Недошивин считает, что его взяли в газету потому, что от смущения он оставил шапку на батарее парового отопления в редакторском кабинете. (Ныне — автор замеченных многими ТВ сериала и книги “ Неизвестные дома”, увлечённый, вместе с женой Галей, нашей когда-то машинисткой, литературным краеведением Серебряного века). У них семейный подряд: зарисовки домов делает дочка. Недошивин привёл в редакцию своего друга слесаря-токаря Юру Николаева, закончившего Театральный институт (и без его начальственного голоса, сопровождаемого нашим смехом, редакции не представить: “Вы еще насидитесь у меня в приёмной!” — Был ритуал: возвращаясь из Эстонии, едва пересекали границу, Николаев произносил: “Припаду!..” — И мы молча смотрели на грустный пейзаж, сменивший нарядные палисадники, дома, шествие семейств с коробками воскресных лакомств). Аркаша Спичка привёл красивого высокого талантливого Мишу Зубкова и Ольгу Кустову. Кто нашёл Сашу Турундаевского, не помню, но как сейчас, вижу: у замороженного окна холоднющего трамвая стоит высокий тонкий Саша, без зимней шапки, в каком-то венчике с пушистыми наушниками — наверное, Ира привезла, она чемпионка-лыжница. Приезжаем в заснеженную пустыню, наверное, на новоселье к Мише с Леной, они сняли квартиру. Начинаем на корточках чистить картошку в углу, кое-как размещаемся за столом, зажигаем сахар над кастрюлей. Дух корицы и апельсиновых корок обживает дом. Горящие капли падают и поджигают скатерть в нежных цветах. “Крамбамбули, отцов наследство, питьё любимое у нас...”
О праздниках, которые к 8 марта устраивали мальчики, а к 23 февраля - мы, - помнят все. Да нам постоянно надо было быть или куда-то отправляться вместе. Мила Суздальская повела нас как-то в театр Комедии. Сидели на балконе, был просмотр пьесы, на нынешний взгляд, невинной, но тогда... Мы готовы были к тому, что на выходе ждёт “воронок”: на сцене миловидная сотрудница учреждения металась по очередям и переполненным троллейбусам, а ушастый смешной Виктор Харитонов всё хотел что-нибудь улучшить и восклицал: “Давайте!..”
* * *
Лёня Левинский как-то объявил: “Заплодоносило!” — и мы поехали в Лемболово. Там у них с Галей был сад, потрясающе увешанный яблоками, красными, большими (назавтра мы несли к станции громадные рюкзаки). Вечер мы провели там под тёмным звёздным небом божественный. Деревянный шаткий столик, скамеечки, мы на них, ветви свесила светлая огромная берёза, а в стаканах вермут, немного горький, вермут, немного сладкий... И разговоры... И смех... Миша Отрадин был, Галка Глухова, друг Лёни да мои дочь Оля и сестра Нина. Ночевали в домике, полном яблок до подоконника. С утра стали окапывать яблони и яблоки собирать. Лёня полез к верхним веткам, мы с Ниной держали с двух сторон лестницу. “Единственный в мире аттракцион — мотогонки по вертикальной стене. Элеонора и Виктор Ващенко!” — вскричал сверху Леня, и я чуть не отпустила лестницу: “Откуда ты знаешь?!”
И выяснилось, что в военном детстве мы с Лёней Левинским смотрели один и тот же аттракцион в одном и том же цирке — в установленной близ вокзала моего города Петропавловска в Казахстане деревянной громадной бочке, по стенкам которой рыча мчались мотоциклы. А Лёня приехал на представление из ближнего села, где они с мамой были в эвакуации. О, как наш Лёня подражал разным голосам! Как говорил он за эстонцев, как пел по-кавказски “Вай, Маруся, вай”. А я просила его в который раз пересказать, как в казахском нашем ауле подошел к нему мальчишка : “Бесирим колхозный контор нозик давай!” — и я понимала, что это был приказ вечером принести понравившийся ему ножик к конторе и отдать. Лёня у нас запевал и Сосноринский, наш, марш «Летел Литейный в сторону вокзала».
А вот эпизод с Соснорой. Виктор приехал из Парижа (первые поездки!). Мы его пригласили в редакцию. Слушали. Много было интересного — ничего ведь не видели за занавесом железным. Наутро, едва Магда пришла на работу, её вызвали в Смольный. Отвели в пустой кабинет и велели изложить рассказ Сосноры. А получив написанное, упрекнули: “У нас другие сведения, Магда Иосифовна.” Ох, как мы самоедствовали, пытаясь понять, КТО?!...
Когда Магду назначили редактором газеты “Строительный рабочий” (и она сумела сделать из неё хороший городской еженедельник) — почти все, о ком здесь рассказано, ушли с нею. Я же должна была оставаться в бессрочной ссылке и без имени до той поры, покуда мой бывший студкор, когда-то юнга Балтфлота, Саша Занин не вызволил меня, за что я ещё успела сказать ему “Спасибо!” уже в перестроечные пенсионные времена, когда не стало ни той, ни другой газеты со словом “рабочий” в заголовке.
Пенсию в те времена нельзя было получать вместе с зарплатой, и я ушла, как только подошёл возраст. И с Магдою однажды мы двинулись в путь: оказалось, что и с нею мы провели годы на одной земле — в городе Пржевальске.
Магда была там в эвакуации, училась в школе. Её отца репрессировали и убили, в тюрьму заточили мать, девочки остались одни. О семье Магдина повесть “Этого достаточно” (Магда Алексеева “Как жаль, что так поздно, Париж”. СПб, “Пушкинский фонд”, 1999). Кажется, мы успели в какой-то последний миг в ее прошлое. Приходили к дому учительницы — заставали ее на чемоданах: к кварталу приближался бульдозер. Саманную избушку подруги уже наполовину свалили. В доме, где Магда жила с сестрой Илоной, никто их помнить не мог — все новые были поселенцы. Мы зашли в ее школу... В дом Лекрастреста, где я брала первое интервью, а Магда, еще со всей семьей, жила по приезде в Киргизию. Она трогала стены, глядела в окна, сидела на травянистом берегу арыка и плакала. Учительница, помогавшая двум девочкам, вспомнила их. В редакции пржевальской газеты нам дали машину с водителем и мы поехали в поселок, где могила бабушки-венгерки, которая ни слова не знала ни по- русски, ни по-киргизски... По обочинам недолгой дороги стояли пирамидальные тополя, за ними белели горы Тянь-Шаня.
Вот такой оказалась ссылка моя – главным и лучшим временем судьбы.
Спасибо, Магда! |
