П Р О З А.... home: ОБТАЗ и др
 
Л. Симоновский. Любящий вас навсегда. Часть 1 Часть 2. , 1 2 3 4 5 6 7 8 9 10

 

 
 
 
 
* * *

Насмотревшись на огонь, облизывающий поленья в печке, глянешь за окно, а там черное пятно. Улицы не освещались. Так что комендантский час в шесть начинался в полном мраке. Холодно. А тут трещит в печке да стреляют дрова. Карась пристал к малолетке: "Ты бабу голую видал?" - "Не, я толечка с мамкой мылся". - "А у нее обросшая?" - "Ну". - "А у тебя?" - "Не". - "Совсем никаких? А я скрещивался,- зевнул он. - Ладно, давай укладываться. Ложись под бок, теплее будет, а шкет под курткой сопреет". В коридоре забегали, Карась встрепенулся: "Откуда шухер? Шкет, зырни!" Я выглянул. К выходу рванулся взрослый парень, на бегу натягивая пальто. Он толкнул дверь, ворвалось тарахтенье мотора. Карась уже был на ногах. "Ну, бляха-матка, по-новой облава, смываемся! Ты куда, шкет, там фрицы!"- Он рванул в другой конец, я за ним, выскочили через кухню. Не заметил, куда он скрылся. А я, опомнившись, понял, что жмусь за углом к стене по колено в снегу в одних чулках, ноги заходятся, каменеют. Топчусь, тру, - не отходят, становятся чужие. Я их уже совсем не чувствую. Не держат. Опускаюсь в хрустящую ледяную ванну. Небо надо мной летит назад. Отдаленно, как во сне запыхтела машина. Урчанье ее стихает. Уехали, что ли? Шевелиться не хочется. Упираюсь культяпками, они, проклятые, не слушаются, ломаются. Дотепал до кухни, скребусь… А оттуда сторож: "Сами лезут, елка-палка",- и не впустил. Не знаю, как я пробрался к окну канцелярии. Оно единственное светилось, в других фонарики не шарили. На мгновение подтянувшись, увидел немцев, очкастого парня, заведующего… Не ушли. Ноги столбиками втыкаются в отпрессованную шинами колею. Спотыкаюсь, падаю. Перед спуском к Дубровенке на меня бросается здоровенная псина. "Хальт!" Патрульный сдирает с меня разъяренного пса. Я прошу: "Пан, мне домой!" - "Шнель, швайн киндер!" Я в беспамятстве - вниз. Отпустил, отпустил! На другой стороне Дубровенки, совсем обессилев на подъеме, я остановился у высокого крыльца. Увидел под ним дверцу, отворил и с грохотом плюхнулся на дрова. Поленья загремели. Я притих. Небо летело назад. Он стоял в карауле, ожидая машину. Почему он меня отпустил? Отпустил.

 
* * *
Скрип вымерзших деревянных ступенек меня не насторожил. И свет направленного фонаря не встряхнул. "Мальчик, что ты тут делаешь? Ой, да у тебя кровь, ты ударился?" - "Я разжал кулак, ладонь оказалась скользкой. Руку защипало". - " Боже мой, здесь оставаться я тебе не разрешаю. Надевай ботинки и живо! Замерзнешь. Где твоя обувь?" - "Карась украл". - "Какой еще карась, поднимайся. - Опять заскрипели ступеньки. - Хорошенько прикрывай за собой двери, не лето". - Она стала стягивать с меня одежки. Руки мои не слушались. Выше локтя, только дотронулась до больного места, рука заныла. - "Ого! Как это ты умудрился?" - "Псина рванула". - "Ты весь, как ледышка…" - И она стала зверски меня растирать. Режущая, душераздирающая боль расползалась по всему телу. - "Пальцы, пальчики отрываются,- заныл я и не сдержался, запыхтел, застонал, противно замыкал сквозь зубы.
- Тетенька, не надо!.." - "Не тетенька, а тетя Надя. Терпи, потерпи, козлик. Ничего не поделаешь, пальчики белые". Принесла таз с водой, стянула примерзшие чулочки и поставила меня в воду. "Не надо, тетенька, холодно, больно",- просился я, но она продолжала драить мои руки и ноги. - "Грязный какой, поросеночек, каптюры какие отрастил, с огородом.- Перевязала мне руку. - Ну, куда нам с тобой теперь деваться, горе мое?- Прищурилась. - Давай за буфет". Cдвинула его на угол, постелила и вышла.
Сколько я спал? Проснусь, и так сладко. Часы стучат, топают, не торопясь, похлопывают по пяткам: тук-тук-тук. Как хорошо жить дома! Лежать дома. Можно не открывать глаза, а сквозь ресницы сколько хочешь смотреть, как мерещится серебристое мерцание. Я вылез из-за буфета. В комнате никого нет. В животе бурчит и режет. На столе под салфеткой хлеб. Ни одной крошечки рядом. Я осторожно отковырнул чуточку и испугался, что заметят. Стал заглаживать, получилось еще виднее. Нестерпимо захотелось в уборную.
Только подошел к двери, вошла тетя Надя. "Ты куда собрался? Тебя не должны видеть, особенно из дома напротив. Мы тогда все пропали". Я чувствовал, что в закрытой комнате кто-то есть. Оказалось, у тети Нади сын. Еще в колыске. Зря я испугался, на хлеб она не обратила никакого внимания.
Принесла дров. Растопила печку. Мы сидели молча и смотрели на огонь, слушали, как ведьма в трубу дует. Потом она пошла кормить сына. Я слышал, как она его баюкает: "Спи, моя радость, усни, в доме погасли огни, мышка за печкою спит, козлик у печки сидит… Спи, моя радость, пойду его покормлю".
 
* * *
 
 
 

Улитка, мокрица, гусеница, червяк.
Дождь, лягушка, змея.
Огурец малосольный, укроп, весна и сырая земля.
И раскисшая глина, и грязь.
Вошь пузатая,
мокрые ноги и глубокая черная яма.
Красный гроб и две птички-девочки
щебечут, сидя на гробике.
На печке, лоснясь, дозревает скуластый мясной помидор.
Снег на затылке тает.
Соринка, пылинка.
Мор.
Чмоканье, чавканье, вакса, сырое яйцо, вазелин.

 
 
* * *

"В городе оставаться опасно. Ты иди, Леня, в деревню. Там люди простые, тебя не знают, знакомых не встретишь". У меня теперь галоши почти целые - тетя Надя принесла взрослые. Накрутил газет, обмотал тряпками, подвязал веревками, чтоб не шлепали, и получилось тепло. Ноги, как корабли, плыву по шоссе в сторону Султановки. И карман оттопыривается большим куском хлеба. Обгоняют крытые брезентом грузовики с солдатами. Поют. Оглядываюсь - длиннющий отряд на лошадях, кавалеристы, в белых полушубках, кубанках, но без шашек. Лошади фыркают, мужики здоровые, с синими лентами на штанинах, переговариваются по-русски: "Братки, курнем?"- подхватил протянутую ему блестящую штучку, сложил домиком ладонь, прикурил и пахнул сладким дымом. Наши с ними заодно… Лошади снег размесили и кое-где наложили овсяных галушек. Я свернул со шляха в сторону. Подошел к какой-то деревне. Людей не видно, поплелся дальше. Шел, шел, шел, уже темнело. Что справа, что слева - снег глубокий, по пояс. Шагнул, и ног не вытащить, отвалился на спину. Ни одной звездочки - молоко. Снег внизу, наверху, а посреди ельник, как зубы черта. Наконец, показались из-за холма засыпанные пухом дома. Я к крайнему подхожу, дверь передо мной прикрыли. Стучусь в окно. Высовывается в фортку толстая хозяйка. "Табе чаго, хлопчык? Ты чей? Аткуль? "- "Из-под Смоленска",- заучил я. - " А аткуль идешь?" - "Из города". - "А чаго сюда? Матка твоя где?" - "Разбомбили". - "Ай-яй-яй, сирота-сиротинушка, таки малы! Никога-никога няма? Не евши?" - "Нет". - " А чаго до нас? Ти у нас хата вяликая? Ничога няма. Одни прусаки, тябе затопчуць. Побач, вон хата, ты ходь да них, они дюже богатые".
Только подошел, собака захрипела. В доме гуляли. Я обошел сарай, у стожка под навесом стал выдергивать смерзшиеся клочья сена, чтобы забраться на ночевку. В рубахе нараспашку выбежал распаренный мужик.
- Погань вшивая, чаго сюда лезешь? Гадить тут нашелся? Кишки выпущу, паршивая устюлька. А ну, спички есть?- пошарил в карманах.- Много вас развелось смолить да палить, гады ползучие! Чухай отсюда, а то на вилы насажу, понял?!
Я побежал к лесу, навстречу парень, схватил меня. "Куды намазался?" - "Никуда, пусти, ма-а-ма!" - "Не пищи, в лесу сдохнешь. Пошли" . В его хате было темно. На полатях густо сопели. "Ты, видать, не деревенский. Разувайся, залазь на печку.- Я раздевался и чувствовал, какой я грязный. - Ну что, подсобить?- Залезаю на ощупь, чувствую, рядом спят. - Там сестренка моя, не пугайся". Печка глиняная, шурпатая, припекала. Я подкатился на кожушок под бок девчонке и притаился. Когда мама прижимала меня к себе, нос втыкался в ее жаркое тело. Я замирал, и дыхание останавливалось… Только бы не разбудить. Утром она меня схватила за нос. Дышать стало нечем, и я проснулся. "Давай ховаться! Раз, два, три, - под спидницу нырни!- она на мгновение задрала подол и зазвенела от хохота. - Што ты бачыл, а?" - заливалась она. "Анюта, не балуй, слазь!"- послышался снизу женский голос. От чугунка на столе шел пар. Пахло кислыми щами. В углу висела фотография - вылитый парень, но много старше, с усами. Вошел он сам, одетый, уже побывал на дворе. Скинул фуфайку и сел за стол. "Ну, все собрались? Анюта, мама и ты, садитесь. Дал Бог хлеб насущный, как говаривал батя…- Каждый зачерпнул из чугунка.- А ты что сидишь, брезгуешь?- серьезно обратился он ко мне. - Ешь, малый, поспевай. Ти мы чужие?!"

 
* * *
В лесу скрывались красноармейцы. Может быть, бежали из плена, пробирались к своим. В гимнастерках, в обмотках, с винтовками. Ночью ходили по хатам, добывали еду. Я их заметил, когда выходил из деревни. Они стояли на опушке и вдруг нырнули за кусты. Я оглянулся- навстречу пылит грузовик. Остановился возле леса. Немцы поспрыгивали, смотрят в ту сторону, где прячутся красноармейцы. Я вижу, что те тоже глядят на немцев. Так продолжалось не долго. Одни уехали, другие углубились в лес. Никто не стрелял.
Кошмары мучили меня всю ночь. Сон прерывался, но стоило мне сомкнуть веки, как он снова возникал с того же места. Я сижу в засаде и вглядываюсь в кусты. Ветка встрепенется, - я знаю, это не птица. Там сидит эсэсовец в черном мундире и целится в меня. Как только я шелохнусь - он выстрелит. Я, затаив дыхание, медленно отклоняю голову то влево, то вправо, стараюсь не моргать, чтоб он не заметил движения. Пристально целюсь. Он внезапно появляется близко передо мной. Протянутый в железной руке пистолет надвигается на мое лицо, заслоняя эсэсовца целиком. Я давлю на курок, жму, жму, а палец не слушается. Я спохватываюсь, осознаю, что это во сне, но закрываю глаза, и все повторяется. Только под утро я стал различать странное его лицо. Вглядываюсь - и вижу себя. Оказывается, стою перед зеркалом и давлю стволом пистолета в стекло. Оно визгливо скрежещет. И слышу, как Фирка жалуется: "Мама, он мне на нервы действует, скажи, чтоб не смел".
 
* * *
 
Сосна припечется на солнце, пустит янтарную слезу. Сковырнешь ее - скипидарный липкий дух расплывется на весь летний день. Солнечный ливень, хлещущий сквозь листву, манит. Первые деревья, когда входишь в лес, рассматриваешь. Но вскоре все сливается в зеленое месиво. Внимание рассеивается. Грибы под ногами механически сшибаешь, выпутываешься из кустарника и не забываешь о дороге, с которой свернул. А она быстро теряется. Ходишь вокруг и никак на нее не выйти. В лесу ни весело, ни скучно. Неуютно, оттого, что не знаешь, куда идешь, и даже не спокойно от тишины. А налетает ветер, становится жутко. Деревьям до тебя нет дела. Возмущаются, ядовито шипят, грозно вытягиваются и мотают над тобой свои патлы. Это еще днем. А ночью?! Обычно так случалось - я ходил от дома к дому, никто меня не впускал. В тот первый раз сумерки застали внезапно. Деваться некуда. В деревне все всё видят, и я не рискнул забраться в копну. Вышел из деревни, стало совсем темно. Иду лесом, сомкнулась беспросветная стена. Прижался к дереву и простоял всю ночь. Ноги не держат, ломит в лопатках, глаза устали всматриваться в чернильную пустоту, закрываются сами. На земле сидеть сыро. На рассвете я увидел чуть дальше от дороги сосну, невысокую, с коленом. Взобрался, не думая, оседлал, обхватил ствол руками и полдня проспал, не свалился. С тех пор, где бы я ни находился, на ночевку торопился в лес к своей сосне. Бывало, тащусь к ней километров за десять. Уже, хоть глаз выколи, темно. То проваливаюсь в засыпанную сухими листьями ложбину, то натыкаюсь на замшелые чудовищные коряги. Залезу, привяжусь веревкой, - все равно трудно уснуть: кажется, кто-то шуршит. А сук треснет, как выстрелит в висок. Дурно становится. Холодно. Днем паришься, а
тут дрожь пробивает. И деревья скрипят, как живые, кряхтят и стонут. Ночью в лесу остро чувствуешь, что ты человеческий детеныш. Все хвостатые- волки, сквозь ветви звезды горят, как глаза. Заостряются хищные клювы и выжидающе нацеливаются на тебя. Ночью лес злой, не сразу привык, да и не привык вовсе. Засыпал под утро, когда уже наслушаюсь странных звуков и сморюсь окончательно. К полудню ствол начинает твердеть, и некуда деть голову. И копчик вдавился в сук, и пузо прилипло. За долгие мои ночевки оно так просмолилось, что стало черным, как голенище. Не отмывалось. Хотелось отвалиться на спину, закинуть ладони на затылок. Сползешь, распрямишься и всем существом ощущаешь, что нет более удобного ложа, более надежного. Распластываешься всем телом, всем весом, всеми бугорками и точками и освобождаешься, паришь. Даже на кровати лежишь в подвешенном состоянии. И лес снова представляется мягким покрывалом с сухим пружинным мхом, с плесневелым запахом поганок и черничной сладостью, растекающейся на почерневшем языке, как воспоминание о давно минувшей ночи.
 
 
 

 

 

и др :. .

статьи. .

проза. .

стихи. .

музыка. .

графика. .

живопись. .

анимация. .

фотография. .

други - е. .

по-сети-тель. .

 

>>> . .

_____________. .
в.с.
. ..л.с.. ..н.с.. .

Rambler's Top100 ..