Есть поэты, которые, опираясь на свой интеллект, строят стихи из слов и понятий, как из лего. Замечательные постройки могут получиться. Образ-метафора + образ-метафора, много их, блистательных и остроумных. Как у восхитительной Азаровой, знающей, как загрузить кирпичики глубоким смыслом.

Есть поэты-архитекторы, которые создают поэтические миры из сплава интеллекта, космоса личных чувств и музыки внешнего космоса. Поэты-граждане, озабоченные не личным бытием, а проблемами жизни людского сообщества, вселенского бытия, такие, как Некрасов. Хлебников, Кедров, Кривулин, Стратановский.

Есть поэты-медиумы. Они, каждый по своим возможностям, слышат дыхание вселенной и пытаются воспроизводить его словами, не пробуя давать никаких разгадок, скользя над всякими проблемами.

По-разному люди искусства называют источник сакрального чувствования. Божественной благодатью, сигналами материальных форм неких идеальных пространств, потоками энергии и света, окутывающими Землю. И в разной степени им удается отразить в работах то, что они улавливают. Но снова и снова предпринимаются попытки принять и зафиксировать трансцендентный посыл.

Барра, ирландский святой,
плывет по лугу в коракле
и достаёт лососей
из травы для тебя.

Да, да, конечно,
все это так и должно быть, когда Вереском светится склон. \ Солнце в зените. Когда душа об одном просит: Ягелем я умоляю: \ не исчезай.
Как это прочесть?
Умоляю - будучи ягелем? Умоляю - даря ягель? Умоляю - ягелем клянясь?

Я воспринимаю все эти версии вкупе, присоединив и вереск, и склон, и солнце, которое в зените.
Это не языческое уподобление природных явлений божествам. Это проникновение в трепет бытия.

зображаемый Ольгой Логош мир – не случайное собрание разобщенных элементов. Некое сообщение рассыпано везде, светится повсюду и посылает знаки любви, одушевляя объекты и объединяя их. Создавая единую картину летнего или зимнего дня, или ночи.
Не состояния души наблюдателя.

«Молодые девушки похожи лицом на небо, на ветер, на облака» – сказал поэт Арво Метс, книжка которого, как мы знаем, затерялась было на полке Ольги Логош.
На ветер, на небо, на облака похожи стихи Ольги Логош.

Они наполнены
цветным воздухом,
который рвётся наружу,
готовый
проявить себя чем угодно,
превратиться во что попало,
стать тенью, хлопком,
полётом.

Это сказано о воздушных шарах, но и о том, неуловимом, на что откликается поэт. Снова и снова звучит мембрана – уловитель и воспроизводитель чего-то непонятного, прекрасного. И это звучание радостно. Поэт не устает радоваться тому, что видит-ощущает.

Я надул шарик
Он лопнул
Лопнувший шарик
Забытого цвета
Возможно, красного
Но это неважно
Просто надул шарик
А он лопнул

Мембрана этого поэта улавливает трагедийные ноты нашего существования. Его инструмент настроен на минор. И, конечно, жизнь дает богатый материал для страдания. И мы, ловя посыл, откликаемся, полнимся со-чувствованием, предчувствием ухода, тоской о несвершенном.

исток радости
цвета неба
поёт лопочет

В россыпях живой, чувствующей материи душа поэта вместе с личным местоимением растворяется, теряется.

Кое-где, конечно, дает знать о себе, делает попытки открыться:

…Бродишь по тропкам внутрях,
тычешь наружу себя

или

уткнулся во мшистый камень
кустик черники
не удержать одному

Но, « Светом крыта \ ветром огорожена » ее нора, ее заботит солнечный мир, где каждая былинка дарит радость и живет детская догадка:

Выдумав дождь,
каждому дереву –
собственный дождик
даровал Он.

В мареве молитвенного восторга расплывается, утончается время.Это было летом. Это было всегда. Это будет всегда.
Пространство любви расширяется.
Поэта не ограничивает ничего, кроме чувства правды чувства. И даже если поэт говорит, что снег – это вверх поднявшийся хлеб, мы верим, зная, что эмоция – хлеб поэзии, который вполне может быть косого замеса.
Ведь чувствующая душа везде, в каждой травинке.
Она тает на свету, фосфоресцирует в темноте, теплится, утопая в снегу.
Она ждет встречи со своей половиной. Инь и янь стремятся к соединению.
Девушка играет в прятки с тем, кого она выбрала.
Где она? Растеклась озером, истекла травяным соком,
поди улови ее, услышь шорох ее вздоха, положи ее "как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою".
Трудно?
А как же, "Просто, что ли,\ охмурять Кукушкин остров?"

Встану же я, пойду по городу, по улицам
и площадям,
и буду искать того, которого любит
душа моя; искала я его, и не нашла его.

Девушка играет в то, что и любимый прячется где-то рядом, – в ветре, в ряби волн, в движении челнока среди нитей бытия.
И его не найти:

"Напрасно \карабкалась на холм. \ Невольно \ кузнечиков распугала!"

Женское и мужское разлито по земному пространству.

Звенящая россыпь реки, \ слаще мёда-вина - землЯ- \ника, \Слаще мёда-вина...\ Насла- \ ждАнье.
Ничего реального нет, при том, что все упоминаемые реалии – вот они, пахнут и цветут, опушаются снегом.

Все документально, увидено чувством:

"Колокольчики танцуют\ вокруг земляники" (образы пришли из детства, ясные, чистые).

"Пропесоченный лист" "Вереском светится склон" (четыре слова, несколько «с»приносят жару, сухость летнего дня, сухое светлое тепло)...

Но мигнешь – и каждое возникающее перед взглядом мгновение меняет свои очертания. Что мы видим? Река?
Нет, земля. Нет, земляника! Нет, овраги Изборска! Нет, весь цветущий мир, куда утоплено, где затеряно Я, (и бор берем в расчет: Из-БОР-ска, ведь овраг ассоциируется с голыми обрывами, а тут далее – ворс зеленый).

А наслаждение откуда взялось? Еще со второй строчки течет, сладкое.
Соединенное с ЖдАньем,
приводит к эротическому образу. Тут недалеко и до потомков...

После прочтения стихов с нами остается некая живая, цветная, подвижная картина. Трепет души. Цветение земли, приобщение к непреходящей радостности и светлости жизни.

А солнце
шпарит по вершинам,
свет обнимает сосны и несет!