Стоит на тумбочке,
поставленный неусыпной совестью.
Мамонт из андеграунда.
Атлант, поднимающий над собой сферу из горячих точек.
Уперся лбом в свою – в нашу – боль, |
«боль от животного света
грядущей любви и смертей», |
боль от сомнений в мироустройстве.
Музыка посланий та же, что и в юности, – высокая и режущая, будто ножом по стеклу, будто скрипичным смычком до обрыва струны. Музыка драматичная, вся в перебоях ритма, как вся русская культура и история, которая (присоединяюсь к словам протоирея Георгия Флоровского, сказанным в процессе теоретических споров с Булгаковым и Бердяевым о состоянии русской философии и теологии) вся в приступах, отречениях, в разочарованиях.
В новой книге стихов С. Стратановского, как всегда закодированных, многослойных, требующих включения в скрытые смыслы, мы чувствуем эти острые – на разрыв аорты – душевные движения. Ощущаем несрастаемость и неразрывность глубоких внутренних состояний: веры в Бога – и сомнений в правоте высших сил. В этом контрапункте и лежит высота и трагичность лирических размышлений поэта. |
Если можно пролить
Жизнь безгрешных животных |
и взвалить их погибшие туши |
Жизнедавцу на жертвенник, |
значит, можно отправить в расход |
«Поэзия Сергея Стратановского легитимирует право лирического поэта на рискованные, произвольно-субъективные сближения и аналогии, даже на ненаучные исторические или языковые фантазии и фуги, которые вновь рождаются «из духа музыки» – но на сей раз при убийственном дневном свете эпохи рынка» – успел сказать провидец Виктор Кривулин.
Итак, Бунт? Или Теодицея? Нет, видимо, нечто другое, высказанное Йовом : «Что же, благо примем от Всесильного, а зла не примем?» \ Так и не согрешил Йов словом своим ( « Книга Иова», ч. 1 , перевод Арье Ротмана). Йов просто продолжал жить, как привык – чтя заветы, в которые верил. Сергей Стратановский тоже верен своим убеждениям. Снова и снова заставляет он нас обратить наши зрачки внутрь, снова и снова карабкаемся мы за ним на вершины высоких раздумий о времени и о себе. Поэт на переднем крае сражений за человека-мусора, пусть опять он трактуем всеми как свинья, но ведь «свое право имеет»!
Надо сказать, что Стратановский не склонен поддерживать миф о том, что если поэт – некий медиум, через которого говорит стихия, то именно народные массы – носители духа музыки. Его человек-мусор – всегда единица, и всегда этот образ несет веер ассоциаций и отсылок к именам нашей литературы и истории. Критерий, по которому большинство отправляет эту человеческую единицу в лузеры, разный в разное время (кстати, когда-то это были Мень и Сахаров!) и, можно сказать, всегда несправедливый, поскольку побеждают идеи, а не идеалы. В этом вопросе Сергей Георгиевич близок к Мандельштаму (см. речь С. Стратановского на присуждении премии Андрея Белого) , гуманизм для которого – не категорический императив, а Девятая симфония Бетховена. И вот позиция Стратановского: «Я знаю, что христианство и гуманизм – разные вещи, и они часто противостояли друг другу в истории. Но для меня эти две системы ценностей дополняют друг друга».
Можно споткнуться, читая этот пассаж в речи и зная обо всем, что происходит сейчас между церковью и страной, если не понимать задачи, возложенной на себя поэтом. Высокой задачи оплакивать несовершенство мира, неправедность посредников, использующих имя Создателя для своего блага, и недостижимость счастья для всех. |
тот, кто был впереди мятежа, |
Но не стало при нем наше царство крепче,
Виноград не стал слаще и не стали обильнее нивы.
И Господь, для кого эту кровь мы прOлили,
Нас не сделал счастливыми. |
Не буду указывать на смыслы, которые прочитываются в подтексте строк и отсылают нас в разные эпохи, пережитые людьми, чтобы не огрублять глубокие и целомудренные стихи. Они понятны тем, кто все помнит и разделяет тревоги автора. «Часто говорят, что поэт и поэзия никому и ничего не должны, – читаем мы речь Стратановского. – Может быть это и так, но сам поэт, как и всякий человек, волен стать ответственным или безответственным. Я выбираю первое, но не считаю свой выбор обязательным для всех». Об ответственности художника Стратановский говорит и в статье по поводу фильма А.Вайды «Катынь»: «То, к чему я призываю, может быть, лучше меня сформулировал председатель общества «Мемориал» Арсений Рогинский: «Конечно, мы, наши дети, не несем вины за сталинское руководство, за этот страшный расстрел. Но мы несем ответственность. В чем она? Ответственность наша в том, чтобы мы назвали преступление преступлением, в том, чтобы мы помнили о нем, чтобы постарались понять и оценить его».
Ответственный – в понимании поэта – заботящийся о чистоте понятий, принятых личностью за ценностные. Борющийся за эту чистоту. Разъясняющий, в меру своих сил, что такое плохо и что такое хорошо. Принимающий близко к сердцу ошибки всех задействованных в жизни человечества сил, будь они сколь угодно высокопоставлены. Конечно, легче поступать, как многие, принять имитацию жизни за праведную жизнь. Принять декларируемые и светской, и духовной властью успехи как состоявшиеся, подчиниться не законам, а понятиям сообщества, которые принято считать справедливыми, поверить неправде, укравшей белые одежды правды, восхититься гипсом, выданным за мрамор… Другие – пусть, – пристраиваются, перестраиваются, поют о ближнем к телу круге забот, радуются выигрышам и расстраиваются, плачут из-за мелочных потерь.
А у него и слез нет. Только тоска. И понимание, что так все и будет – Сизифо-жизнь… И если бездумно, бесчувственно следовать ее призывам, неизбежно потеряешь то, что считал самым ценным.
Люди, которых вождь иудеев призвал всегда быть верными тому, кто вел их через тьму и хранил от напасти в пустыне (стихотворение «Возражение Иисусу Навину»), когда-то со страстью служили идее уничтожения идолопоклонства. |
вторглись мы в эту страну. |
было нами разрушено?! Сколько крови |
Кто исчислит? Где мера такая? |
Но пришло время, и они поняли, что не хотят служить тем, кто привел их в страну вожделенную, хлебную: |
искупая свой грех перед ними… |
Выделяя строки, я хочу обратить внимание на то, как поэт снимает резкость в суждениях о людских деяниях. Стоит только взглянуть на событие глазами участников, как становится понятной легкость, с которой жизнь вносит поправки в мировосприятие индивидуумов. Выявляются истоки двоедушия, самоутешения. И вправду. Можно же посмотреть на дело и таким образом: осознав вред, нанесенный врагу – изменил тому, во что верил. А что полученный в бою подарок – результат мародерства, исчезает из сознания. Как замечательно – люди искупают свой грех!
Да – покуда это им выгодно.
В сборнике 2000-го года «Рядом с Чечней» Сергей Стратановский, касаясь этой темы, дает неожиданный и болезненный поворот ее. Некий собирательный рассказчик соглашается принять наказание за истребление своим народом другого народа, и это наказание, огромней которого нет: |
Истреблением племени
Вечно враждебного |
Сквозь века и народы
И вот теперь наши внуки, |
на высотах навеки утративших |
поклоняются ночью, таясь, |
Их богам, воскресающим каждую ночь |
Заметим, что богам истребленного племени высший суд поэта разрешил воскресать каждую ночь, дабы запятнавшие себя убийством могли принять наказание. Мы вместе с автором строк болеем душой за обе стороны, охваченные слепой ненавистью – они не ведают, что творят (как горестно и по-библейски скупо звучат строки, напоминающие о проигранных боях за высоты). Презренна лишь продажа убеждений за блага. Достойны похвал сохранившие верность себе, несмотря на грозящие беды.
Таков восставший против приказа вождя далекий нам по времени и близкий по отношению к сложностям жизни персонаж из баллады «Возвращение в Вавилон». Это именно баллада, по языку и по настрою, по сюжетной законченности. Тема сомнения в действиях высших сил и посредников между ними и людьми, так ярко звучащая во многих стихах сборника, здесь на втором плане. На первом – прорыв безвыходности положения, прорыв, осуществленный личным решением человека. Без вызова, ни на что не надеясь, человек поступает так, как не поступить он не может. |
«Отпустите, – сказал он, – |
ваших жен из враждебных племен |
Да, конечно, приказ понятен, и, конечно, целесообразен. Но есть близкий человек, есть любовь, привычка, наконец, благодарность за уход и поддержку, есть ответственность, взятая перед лицом того же Бога, за супругу. И есть тихое достоинство, убеждение в непреложности человеческих законов.
Как немногословно описание отношений двух людей в их приватном мире: |
И до утра их сушила.
А потом мы вдвоем |
тронулись в путь далекий. |
| И как пронзительно сочувствие им, понимающим, что ждут их беды в хищном, когтящем всякого беззащитного чужака, городе. |
Вдоль холмов, долго-долго
Шли мы с женой в Вавилон… |
Вот на этот камертон, помогающий личности выбрать истинный путь, и надеется поэт. Это его ставка в игре, которую навязывают людям обстоятельства.
«В наше время и в нашей стране поэт должен противостоять духу насилия и отстаивать гуманистические и христианские ценности», – заявляет поэт в упомянутой мною речи на присуждении ему премии А.Белого. Он считает, что это – задача нынешней интеллигенции. Причастные к вечным истинам люди должны помочь стране осуществить, как сказал Мандельштам, замену временных идей золотым чеканом национального и западного культурного наследства.
Звучит, как клятва. И ею пронизаны стихи – призывы действовать: образовывать, показывать дорогу, брать на себя тяжелую ношу выбора. Надо опасаться гибели нравственной, за которой идут необратимые последствия, ведущие к уничтожению места народа в общечеловеческой истории, предупреждает Стратановский. |
Шеол расширился и заглотнуть готов
Гордость гордых, богатство богатых, |
шум и веселие их за столами пиршественными
|
Какой же путь к спасению предлагает поэт? Люди, способные отделить зерно от плевел, должны добиваться истины, не уставать в поисках и утверждении ее. |
Нет: в каждом дереве – дверь |
тайный ход к необъятному Богу |
Иногда бывает достаточно. |
Если придется, то необходимо идти на подвиг ради спасения – личности, страны, Земли, жизни живой, – невзирая на трудности, на отвращение. |
на свет ее выведи горний». |
| Поэт находит в истории, в мифах, в сказаниях то, что хранится в них как идеал поступка, намерения, как идеал личностных установок и непреложности следования им – несмотря даже на грозящую гибель. Пусть гибель, но на праведном пути очищения, достижения идеала. |
погружением в воду, в поток |
Иордана живого, и до самого дна духоносного…
Что? Погибну? Возможно… |
Иоанн Креститель уходит от ессеев |
Итак, поэт Сергей Стратановский выдал нам документ огромной важности.
Отец Флоровский говорил в свое время, и это очень подходит к герою данного очерка, что издавна русская душа пребывает во многих веках и возрастах сразу и что несоизмеримые душевные движения могут соседствовать, не сливаясь. К Сергею Стратановскому эти слова подходят особенно. В молодости его стихи казались иногда принадлежащими умудренному, много перечувствовавшему человеку. Сейчас они звучат по-молодому романтично – в них нет взгляда на жизнь сверху вниз, нет иронии и, тем более, сарказма. «Йов и араб» – это манифест, присяга, приглашение к борьбе. В нашем меркантильном обществе, замороченном разными опасностями, грозящими разве что некоторой потерей пуха из упакованного гнезда, этот призыв будет замечен немногими. Мы только говорим о поисках главной идеи. Усилия Гринписа, самоотверженность последователей матери Марии, вечная озабоченность «солдатских матерей» и самоотверженность истинных граждан, входящих в другие подобные движения, нас, пожалуй, даже раздражают. «Бодался теленок с дубом», – умно улыбаемся мы и идем на очередную тусовку.
Что же делать поэту? Надеяться, что господь возревнует о земле и народе своем («Из пророка Иоиля»)? Или примириться с положением вещей, грустно присоединившись к Иову: Пусть ядовитая мудрость \ Заменяет мне радость («Иов и Араб»)?
Нет, Сергей Стратановский повторяет и повторяет на страницах новой книги стихов: «Не желай возвращенья, \ попробуй по-новому жить» («Иов и араб»). Этот совет он дает и себе, и нам, и потомкам Иова, и потомкам араба. Всем, кто может услышать. Потому что не знает никто, было это или будет: |
И время настало узнать,
Кто ты есть перед Богом». |
|
|
|
