Мысль изреченная есть ложь, сказал поэт, а между тем в течение веков творческие люди занимаются именно тем, чтобы предельно искренне рассказать о том, что они видят и чувствуют. Валерий Земских нашел для себя форму высказывания, которая способна выразить мыслечувство, как бы сказал Вейдле, в момент его рождения. На стадии ответного импульса на толчок, полученный извне. И читатели Валерия Земских привыкли к его способу извлекать на свет самые глубоко внутри сидящие, как бы еще не оформленные в слова ощущения. Что-то там тянет, беспокоит. Рвется и не решается выйти. Возьмем стихотворение 2002 года.
|
А все-таки
Как-то
Как всегда |
Диалог самого с собой.
Что делает стихом это собрание обрывков фраз?
Наверно, работают паузы между строфами, когда предыдущая мелодия размышления еще не отзвучала, а возникает новая.
Напряжение мыслечувства, рождаемого на наших глазах (от решительного «Вот я и думаю» через ряд неуверенных «Да нет, Да так, Как-то» до почти отчаянного «Хоть и не к чему»).
И, конечно, не в последнюю очередь, – ритм интонации, затухающий, но к концу вспыхивающий.
В недавно вышедшей из печати книге «Ну и» эта манера оказалась наполненной новым содержанием. Если раньше все эти сомнения читались как тонкость самоосознания человека, его нерешительность, излишняя деликатность, углубленность в себя, то теперь посылы действительности заполняют эмоциональные пробы выразить невыразимое. Прежние поэтические высказывания Валерия Земских читались как внутренняя история одиночества души среди достаточно ровного многообразия реки жизни, протекающей мимо. Из наблюдений над этим процессом и над собой прежде знакомое нам лирическое Я черпало вывод: «А ведь надо пойти и пожить» (« Кажется не равно», 2009), хотя было ясно, что ему не дано соединиться со всем этим, почувствовать свою причастность к внешнему миру.
Новая книга демонстрирует нового Земских.
Уже эпиграф звучит настораживающе, хотя слово «страшно» еще не пахнет реальной бедой. Но первое же стихотворение впечатляет, а второе укрепляет впечатление. |
Там пулеметы не смолкая
Там солнце прячется за дым
Горящих крыш
Я за грибами
В траве под елью голова
Лежит с открытыми глазами
Примерил
Вроде не моя
|
Нереальность, окрашенная сполохами страшной реальности.
Каждая строка (как это часто бывает у Земских) – целая строфа. А может, и стихотворение. Каждая несет очередное сообщение об отношении к непривычной действительности, дает детали, пополняющие чувственное восприятие данного момента. Парцелляция внутреннего состояния человека, оказавшегося в страшном сне или сказке. Строки живут отдельно друг от друга, погружены в пространство пустоты. И пустота здесь другая, не та, которая читалась заминкой в размышлении. Эти пустоты-провалы образуются в голове, звенящей от удара.
Объединяет ритм. Две строки по три стопы сменяются двустопной, следующая двустопная открывает путь двум опять трехстопным строкам. Ритм вводит в беззвучную музыку, которая идет волнами: запев из двух строк, далее срыв на две волны-рыдания затем снова две строки оборванной мелодии и безумная концовка. Слова, оторванные от продолжения фразы, как бы помещенные в раму (переходом на другую строку, сбоем строки, паузой, необычным ритмом), становятся знаками, благодаря которым читатель улавливает движение сюжета, усваивают фантасмогорическую ситуацию. Музыка интонации погружает нас в трагедию. Последняя же строфа уводит в запредельность, в выпадение из реальности, поскольку невозможно вместить в себя этот ужас, ставший обыденностью. Отрешенность. Не отчаяние, а усталость от безысходности сквозит во всем. Зачем договаривать до точки, все и так понятно.
Стих за стихом выстраивают абсурдный мир. Действующий субъект (скорее, объект, поскольку преследуем всем объемом видимого, скорее, ощущаемого окружения) включен в безумную фатальную игру, он находится внутри какой-то бешено вертящейся матрицы. Выскочил/ Оглянулся/ Назад поздно/ Захлопнулось… Ощущение расползающейся материи, время текуче, как у Дали. |
Из царапины на циферблате
Сочится влага
Густая |
| Все пронизано тревогой и человек ощущает тоску бездомности, потерянности. Вот случай, когда заданный контекст влияет на прочитываемое содержание. Первое стихотворение сборника всегда служит посылкой для понимания всего, что хотел выразить автор. В данном корпусе стихотворений заявка стала неустранимым камертоном. А также свидетельством преображения лирического Я. Самое беззаботное, на первый взгляд, стихотворение здесь получает трагический подтекст. |
И прыгает
И прыгает
А ты куда
Смотри
Смотри
Не высоко
Не далеко
Но все-таки допрыгает |
| Не правда ли, читатель понимает, как опасно быть столь легкомысленным? И привыкает при чтении текстов включать все свое понимание жизненных ситуаций. |
Их задержали поутру
День будет долгим
Жизнь короткой |
Целый фильм. Целый роман. Целая серия рисунков (если это Капричос). Целая симфония могут поместиться здесь.
Еще одно: в новых стихах Валерия Земских утвердилось местоимение «мы» как множественное «я», тревожное, недоумевающее: |
Она жива
а мы уже нет
нам не сказали
что мы мертвы
на коряге выброшенной на берег
сидим
смотрим как течет река
иногда вода подступает к ногам
но все реже и реже |
| Стихов с этими главными персонажами, часто жестокими и бессильными, здесь много. Их проявления погружают читающего в тоску. Ты ведь тоже из них, глядишь в себя. Это ты натворил. Хотя конкретных действий, естественно для стихов Земских, нет. Есть только клубок острых чувств, сопровождающих предполагаемые события, знакомые если не по жизни, то по литературе. |
Что ж это вы
А без этого
Можно же
Без этого
Ну зачем это
Хорошо
Но все-таки
Лучше бы
Без этого
Эх вы |
| И не сомневаешься, что скрывается за этими тоскливо-бессильными внутренними восклицаниями, ведь в стихотворении несколькими страницами раньше сказано открытым, насколько возможно у Земских, текстом: |
Присядь
Нет, табурет не двигай
Он прибит
Мы по душам…
Не знаешь где душа
Напомните ему
Теперь готов сказать
Плесните.
Ну очнулся?
Продолжаем…
Жаль время вышло
Сменщик на пороге
Пока молчит
На вас надежда
Без церемоний
Но не будьте слишком строги
Он нужен нам живой |
Диалог происходит между «нами». Один из нас посажен на табурет. Второй выбивает какие-то сведения. Разве важно, кто чего хочет, кто на какой стороне, где это происходит? Наша планета подожжена со всех сторон, члены нашей людской стаи грызут друг друга.
Кстати, знание происходящего наличествовало всегда – и у всех у нас, и упоэта Валерия Земских. Вспомним его запись-резюме у Владимира Рома (2009): |
Оракул Сваровский гласит нам что будет,
Коль солнце взорвётся с планетой Земля.
...
И всё вытворяют как прежние люди,
Режут друг друга и бьют.
Коллекции марок, монет собирают
И в старости также все мрут. |
| Не случайно, заметим, что первое стихотворение в книге «Несчетное множество» (2011), содержит такое размышление о времени: |
странное прозвище времени
Искариот |
Человек думал-думал и вот – прорвало. Не могу сказать, что лучше – когда говорят, кричат о наболевшем, или когда молча переживают. Может, когда кричишь, кто-нибудь одумается и не ударит? И не пошлет кого-то на неминуемую смерть? Может, матери очнутся и не отдадут детей на пушечное мясо? И войны захлебнутся, и потепление не погубит землю, и мы поймем, что все равно из всей земли, которую мы стремимся захватить, нам достаточно площади размером в два метра.
Но мы в стихах Земских не только жестокие, но и слепые, как дед с бабой, как старуха со своим корытом... |
Нам завтра принесут на блюдечке
А мы потребуем каемочку
Не голубую
Золотую
Пока меняют |
| Мы – отчаявшиеся, связанные круговой порукой установленных правил и привитых кем-то взглядов, не очень-то любим заглядывать в будущее и вообще о чем-то думать. |
Как мы будем жить дальше
Если и раньше не жили |
| В ответ (если считать вопросом название книги) Валерий Земских создает образ Другого Я. Он возникает как свет, как сказочная надежда. Он способен на большее, чем мы – на выход из круга: |
Наступил
Рваным ботинком
Отпечаток подошвы |
| Этот, в рваных ботинках, легко оторвался от тех, кто в кругу. Но не всякому, кто хотел бы изменить свою жизнь, такое удается. |
Быть может выбить
Свежий воздух
Запах гари
Нельзя
Не хватит
Дыхания |
_
Пойдем
Пойдем
Нет
Некуда идти |
Так в свое время Кривулинское «я» («Подсолнухи») задыхалось в стеклянных кубах, так «я» Малевича рвалось от Ничто, от бездны черного квадрата к парящим в космосе плоскостям.
Приходит момент, когда художник кожей начинает чувствовать конечность земного существования – и своего. Кто как откликается, а Земских создает ироническую поговорку: |
Стоя на карнизе
не бойся что крыло вороны
не в тон рубахе |
| Если вспомнить, если оглянуться, то станет ясно – так было всегда: И тянется не прерываясь красный след... Очень внимательный к длине строки Земских эту не прервал, она выходит из ранжира наряду с еще одной строкой: Покрытый лаком деревянный ствол блестит. Людское в людях умирало легко, а возрождалось с трудом. |
| Хороводы водили и бубном трясли |
| В каких-то коротких просветах среди мраке существования творческие личности, воспрянув духом, начинали надеяться, что вот оно, наступило время, и можно захотеть, «Чтоб вся на первый крик: «Товарищ!» – оборачивалась Земля». |
Но отклика нет
Должно же любое движение мир изменить |
И остается только пустит пулю в лоб. Или идти воевать.
Как меня поразило открытие, что Хлебников – Хлебников, который думал найти число Счастья Для Всех! – в первую мировую призывал славян к борьбе за славянство… Казалось бы, он все понимал, чувствовал, ловил зов Вселенной, он первым должен был укладываться лежачим полицейским на пути к краю: осторожно! затормози!
Вот сегодняшний Валерий Земских лег.
Хотя и не без сомнений, когда окружающие говорят: |
Сынок
Утра не будет
Эта ночь
Навсегда |
| И когда он сам думает, глядя на свои труды: |
Память
Бумажный фильтр
Забитый шлаком
Не пропускает того что было
Что есть
Только что будет
Но и оно
Вязкое и разглядеть невозможно
Будет ли что-то
Или туман и морось
Кто-то поскользнется на мокром камне
И выронит урну
В грязный барашек прибоя |
| Есть в этой книге стихи-раздумья, стихи-присказки, стихи-сказки, стихи-сказания, а есть стихи – иронические гимны, свидетельство мужественного приятия судьбы. |
Смерть входит
Радостная
Солнце ярко светит
Все рукоплещут
Танцует |
| спрятав костыли под простыней |
Стремленье к совершенству неизбывно
Свет некому включить
И чёрный |
Коленца выкидывает день
И проступает
Сквозь твердь горы вода
Смывая со щеки неловкость нашей жизни |
| Какой восхитительный, дерзкий, яркий внутренний оксюморон! Под его напором в двух последних строках во всю красу зацвела епифания. Засияла слабая человеческая душа, поддержанная всепроникающим разумом. Об одном этом стихотворении можно написать трактат. Но закончим разговор о поэте напоминанием о нравственном долге человека. Без этого, философского, раздумья сегодня не обойтись. |
Человек вышел из грязи
Это бы ничего
Можно отмыться
Благородной мочой Бога
Человек уйдет в грязь
Это ничего
Все там будут
Но что он делает всю жизнь в грязи
Бредя по дороге
Которая никуда не ведет
Три слона месят грязь
На скользком панцире черепахи |
Вот такая притча.
Осторожно! Осторожно! Слоны ведь могут поскользнуться! – Взывает поэт к себе и к нам всем. |
|
|
|
top 
