ЧАСТИЦЫ РЕЧИ ВАЛЕРИЯ ЗЕМСКИХ

Разговор у Валерия Земских идет негромкий. Грустный. Даже отчаянно грустный. Один на один с собой. Но раз мы тут, то и с нами.
Кругом денежные потоки, биткоины и киты: шоу, бизнес, фитнес.
А он:

Оборвалось
Ни крика
Ни стука
от падения
Нечему падать
Некуда
(Из кн. «Шестьдесят шесть и шесть», 2014)

Высказывается какими-то особыми – «назывными» – предложениями. Назовет чувство, подумает чуток – и дальше, назовет – и дальше… Каждая строка – некое незаконченное сообщение.
И мы сразу впадаем в минор.

– Да, – соглашаемся мы, – какие-то швы разошлись, это точно. И дальше правильно: «Опустевшее прошлое и наступающая пустота»… Лучше не скажешь…

Грустный, грустный Пьеро ХХI века, его беспокоит шаткость, конечность мира. Правда, иногда он видит, что все на месте:
Лег на траву \ А там трава (Из кн. «Слегка чуть-чуть и кое-где», 2000).

– Правильно, – радуемся мы – на дворе трава, на траве дрова! Все давно утвердилось!
А он:
Я надул шарик / Он лопнул (Из кн. «Ветреность деталей», 2011).

– Ну, бывает, – успокаиваем мы. – Помнишь, шарик, девочка плачет, еще фильм такой был, про зонтик! Лирика, легкость, приятно вспомнить.
А он, вдруг:
Там пулеметы не смолкая \ Там солнце прячется за дым\ Горящих крыш(Из кн. «Ну\ и», 2016).

И далее. И все от души. Страдательно. За всех переживает – и за себя, и за нас, не ведающих, что творим.

Не тем путем
Закоулками
Мимо свалок
Плутая
Пытая время
Языком пробуя на морозе
Железные ручки дверей
Брошенных на задворках
И сквозь щели в заборах
Разглядывая мироустройство
Понимаешь
Что нечего понимать
(Из кн. «Бог сидит за пулемётом», 2017)

«Не тем путем» –один из главных мемов в раздумьях, развернутых на страницах книг Валерия Земских. Это источник метаний чувствующего субъекта, который живет в стихах поэта, рассказывает о себе (И о нас! – напоминаем мы). Рассказывает открыто и доверительно. Не тем путем идет человечество, не тем путем идет страна, не тем путем идет он… Нет, он не утверждает никаких истин, он сомневается – тем ли путем?

– И мы, – беспокоимся мы, – мы тоже не понимаем, куда идем, всё время ума разума пытаем, всё на вшивость проверяем! И мы пробовали лизать на морозе железо! Больно! А сквозь щели в заборах разглядеть можно только соседскую помойку! И помощи никакой нет!

Пьеро огорчает несовершенство жизни на Земле и попустительство высших сил: «А он все смеялся \ Негромко\Не глядя на людей\На горячий колобок Земли»  (Из кн. «Ну\ и», 2016).

Он живет, охваченный апокалиптическим настроением. Чувство выношенное, выпестованное. Редко кто заглядывает так далеко, а тем более облекает такое в слова.

– А мы? И мы видим, что Он нас забыл! – волнуемся мы.

И еще – конечность человеческой жизни. Понимание своей временности висит над каждым, как Дамоклов меч, и, конечно, мучает Пьеро. «От чего зависит\Скорость растворения жизни» – постоянная его болевая точка и платформа неуверенности в завтрашнем дне. «Может», «навряд ли», «вряд ли», «пустое», «поздно», «не стоит» – этими словами сплошь и рядом заканчиваются выражения робких надежд Пьеро.
Развернем книгу: «И думать об этом не стоит \ И заглядывать туда \ Пустое» («Ветреность деталей», 2011). Откроем другую: «Ты говоришь \ Но поздно всё \ Поздно» (Из кн. «Шестьдесят шесть и шесть», 2014). Третью: «Когда я родился \ Было уже поздно\ Но делать нечего» («Дети Ра», 2012,5).

Эти, явно очень неуверенные, чувства-размышления упорно не уходят, не рассеиваются, не меняют свой вектор. Они – основа всей пряжи, которую, не уставая, прядет Валерий Земских. Нитками, вытянутыми из души, сотканы его представления о сущем. («Потянешь за одну\ Короткая \ Вторая подлиннее \ Но тоже обрывается» (Из кн. «Шестьдесят шесть и шесть», 2014).

Правда, чаще всего чувства прячутся за способом их выражения. В каждой строчке, как поется в старой песенке, – только точки, догадайся, мол, как данный чувствующий субъектотносится к действительности.

– Какие точки! – спохватываемся мы. – Никаких точек-запятых, никаких вопросительных-восклицательных! Никакой рифмовки! Свободный стих! А относится серьезно, но с юмором.

У него и правда – никаких отношений с пунктуацией. Словам, которые надо выделить, он просто выдает отдельную строку. А то, что у него не очень-то разберёшь – то ли ирония подбита грустью, то ли грусть иронией – тоже правда. Учебным пособием для начинающих грустно улыбаться может послужитьцелая книга под названием «Безмолвное пение каракатиц», цикл из семнадцати этюдов на заданную тему. Каракатицы занимаются не своим делом во всех семнадцати. Вот один из них:

Почтовый ящик на сосне
В дождь подойду и брошу
Письмо
Прижмусь к стволу
Прислушаюсь
Поют
(Из кн. «Безмолвное пение каракатиц», 1999)

– Да это не каракатицы, – догадываемся мы. – Это у него внутри щемит!

Этим, закамуфлированным иронией, эмоциям и мыслям, не до конца понятным из-за их многозначности, сочувствуешь безоговорочно. Веришь в их искренность. Кажется:то, что пришло в голову, тут же выдается на гора. Горяченькое. Извлекается на свет самое глубоко внутри сидящее, как бы еще не оформленное в слова: «Все время чего-то\ Иногда ничего но все-таки» (Из кн. «Ну\ и», 2016).

И он выговаривает свое внутреннее мыслечувство как бы на пробу. В первый момент возникновения. В самой начальной стадии ответного импульса на толчок, полученный извне. Или изнутри, это – одно и то же. Иногда вся истина помещается в трех строчках:

Сначала
А потом
Ну то-то и оно
(Из кн. «Шестьдесят шесть и шесть», 2014)

И всё. Отдельное стихотворение на отдельной странице, на сто четвертой. В пробеле перед второй строкой – вся наша жизнь. И его, конечно. Недосказанное поэт предоставляет в распоряжение читателя. Приходится читать между строк...

Непроявленность окончания фразы оказалась самым главным инструментом поэта. Его отличительной чертой. Одним из способов (как бы это ни казалось странным) выразиться наиболее полно. Поскольку читатель получает не законченное мнение, а посылку, он продолжает мысль в пределах своего понимания. Поэт провоцирует на сотворчество: заканчивай, мол, фразу так, как захочется. Слова, если они поставлены на отдельные строчки, представляют собой своего рода двери в разные комнаты, надо выбрать, какую открыть. Найдя правильный эмоциональный отклик, читатель получает награду – посильный катарсис, соучастие в чувстве.

Сам собою напрашивается вывод: стремясь выразить чувства наперекор словам, Земских устраняет изначальную ложь изреченной мысли, о которой говорил Тютчев.

– Ну и ну, – восхищаемся мы, – мысль у него, и правда, не изреченная, ее еще надо извлечь!
То, что стихи не всегда поддаются даже приблизительной расшифровке, никого не беспокоит. Они принимаются как понятные: душа с душою говорит. Какая уж там ложь!

– Ну, – улыбаемся мы, – просто накройся простыней, и ползи! Абстракция…

Если не ясно, когда и что конкретно произошло, заполняешь пробелы, исходя из своего жизненного опыта, угадываешь ситуации, стоящие за реакциями человека – по намекам, по словам-кодам. Человечество, конечно, накопило большую коллекцию пазлов-понятий, из которых складывается чувственное восприятие жизни. Но иногда не успеваешь следить за сменой настроений, за игрой слов и смыслов. Только всматриваясь в многозначность словосочетаний, в значимость места слов и строк, даже букв на поле стихотворения, можно определить истинную орбиту движения мысли, войти в эту смесь иронии и отчаяния, неприкаянности и отрешенности от мира сего. И постоянной включенности в него, в этот сей мир.

В стихах без пунктуации все идет в дело для образования непосредственного, искреннего высказывания и искомого восприятия читателем текста – пробелы, «лесенки» из слов, строчные и заглавные буквы. Особенно любимы поэтом семантические игры с пословицами, поговорками, афоризмами. Крылатые выражения, постоянные словосочетания, известные события, цитаты трансформируются нужным образом, будучи включенными в тело стиха. Это всё пеньки, помогающие оттолкнуться от привычного леса и прыгнуть, куда захочет автор. Улететь, опираясь на подсказки, которые он намечает: «Задумаешься \ Но махнешь рукой \Как хороши\Как свежи…(Из кн. «Ну\ и», 2016). Слова «были розы» и писать не стоит, читатель добавит сам.

Тексты просто пронизаны отголосками известных обобщений. Сентенциями, фразеологизмами, отсылками к популярным сюжетам, случаям и анекдотам: «А под ногами\ Подсолнечное масло \ Керосин \ Цикута» (Из кн. «Бог сидит за пулемётом», 2017), «Попахивает сероводородом\Кастальский ключ» (Из кн. «Бог сидит за пулемётом», 2017), «Жизнь наша \ Писана вилами на воде» («Kreschatik», 2008, 3).

Включая в стихи множество не скрываемых цитат, россыпь банальностей, поэт как бы ставит читателя на одну доску с собой. И читающий попадается еще на один крючок, приспособленный для подталкивания к глубоким мыслям и переживаниям. Узнаваемость – имя крючка. Узнанное непременно становится своим. С ним легче войти в чужой мир. Кусок пейзажа или бытовая деталь своей естественностью помогают выйти из любого морока.

Так, происходящий где-то в глубине, а может, во сне, переход человека на «другой» берег, в небытие, тормозится, останавливается яркой картиной повседневной жизни. Ситуация, допустим, сложная: вокруг мучительно тянут за душу пугающие детали: «Пустой плот цепляется за коряги», «За леску намотанную на запястье \ Кто-то дергает». Но стоит заметить, как «Солнце торчит из воды оранжевым поплавком», все становится на свои места (Из кн. «Бог сидит за пулемётом»,2017). Подобные картины со своим освещением и подробностями запоминаются надолго. «Глаза закроешь \ И жирная чёрная молния\ Как наяву\И ни о чем не говорит \ Полоса на стене» (Из кн. «Бог сидит за пулемётом», 2017).

Музыкант, желая, чтобы слушатели восприняли трагизм темы, предпосылает грохоту тихую, тонкую музыку. Художник тоже знает: предмет засветится, если окружен темнотой. Земских делает это словами. Вот своеобразная «выворотка»: «вижу перевернутое вчера\с червоточиной солнца («Зинзивер», 2011, 3).

Шаткая цепочка приемов и метафор ведет от философских размышлений к нашему бренному существованию и снова уводит в глубины раздумий о смысле жизни, о бренности существования в мире, который «Сворачивается\ падает\смятым чеком\ в мусорный ящик» (Из кн. «Бог сидит за пулемётом», 2017). И не заметишь, как в отвлеченный образ попадает нищий. И вот тебе уже новый поворот: это ты, нищий духом, ищешь пятак смысла, присоединяясь к ощущениям чувствующего субъекта.

Вообще, тот, о ком говорит Земских, всегда где-то не здесь. Уж конечно, не в окружении «хрущевок» и «стекляшек», понастроенных на земле. Он их минует. Видит себя на лесной коряге, у воды. Слышит лай собак чаще, чем шум машин. Но перед нами отнюдь не внутренний мир индивидуума, отгородившегося от общей сиюминутности. Злободневность просматривается в его стихах очень ясно.

Редко в стихах Валерия Земских встречается местоимения «я» или «мы». Думает и чувствует на всех этих книжных и журнальных страницах не конкретный человек, а некий сгусток отчаяния-сомнения-любви-совести-страдания-сострадания. Если же общество, время, политика врезаются во внутренние переживания одиночки, в стихах появляется «мы». Значит, человек включает себя в сонм ответственных за происходящее («Думали как лучше...»), за неумение рассчитывать силы и понимать задачи. «пересидели\ Илью Муромца\ (Из кн. «Послесловие», 1996).

Когда же беды зашкаливают, появляется местоимение «они», отделяющее субъекта от деяний охваченной охотничьей страстью толпы. И неспособность к принятию решений ставит поэт в вину себе и своему времени.
В 2016-м у Валерия Земских выходит в свет книга стихов «Ну \ и». В 2017-м – «Бог сидит за пулеметом». Два этих издания отличаются от прежних книг тем, что именно общие беды являются стержнем, вернее, осью, вокруг которой роятся мысли и чувства главного субъекта.

Надо сказать, что Земских, как правило, отдает в печать уже готовую книгу. Макет, верстка, расположение и конфигурация деталей вплоть до всегда входящей в художественное построение книги пагинации, не говоря уж об обложке, иллюстрациях, часто нарисованных им самим (в «Шестьдесят шесть и шесть», издании 2014 года, например, помещено пятнадцать его рисунков) – все делает он сам. И каждый раз это особый мир. Высказывания становятся в хоровод, включаются в сообщество, толпящееся вокруг названия.

В первой из названных книг неустранимым камертоном стал эпиграф: «И страшно стало, что не хватит \ Вина средь ночи» (К.Вагинов). Стихотворение на развороте, по сути – второй эпиграф, раскрывает не бытовое значение страха, под знаком которого живет вселенная книги «Ну\ и»: «На земле ничком лежал человек \ Пахло гарью».

Люди, чьи поступки, мысли и ощущения здесь описываются, погружены в совсем другую действительность, чем в других книгах поэта. Если раньше человек мог решиться на контакт с внешним миром: «А ведь надо пойти и пожить» («Кажется не равно», 2009), то теперь окружающее, похоже, не приспособлено для того, чтобы в нем «пожить». В нем присутствует война как постоянная данность. Не обязательно, что речь идет о военных действиях между разными странами. Война дается как состояние общества. Убивается всё вокруг. Привычное бытие обрушено, обрушен и человек. Как личность и как самостоятельное существо.

Страница за страницей несут трагедию. Исполняется Реквием, Лития. Жизнь вытесняется Смертью.

Смерть входит
Радостная
Солнце ярко светит
Все рукоплещут
Танцует
спрятав костыли под простыней
Стремленье к совершенству неизбывно
Свет некому включить
И чёрный
как мысль о вечности
Коленца выкидывает день
И проступает
Сквозь твердь горы вода
Смывая со щеки неловкость нашей жизни
(Из кн. «Ну\ и», 2016)

Какой восхитительный, дерзкий, яркий внутренний оксюморон! А в трех последних строках стихотворения – изящная эпитафия от имени сочувствующей страдалицы-природы.

Впечатление тревоги в книге «Бог сидит за пулемётом» диктуется заголовком и иллюстрациями Владимира Михайлуцы. Круглые чёрные пробоины разных размеров среди черных росчерков на белом поле вызывают образ полигона. Жизненная среда потеряла ясные очертания и возможность контакта с ней. Реалии современной жизни, погруженные в кошмар восприятия того, что происходит с людьми, усиливают общую боль и страх:

Мир давно балаган
Но балаган кровавый
Вдоль по набережной смерть на кривых ходулях
В переходе метро веселится флейта
Мимо идёт ребенок и тихонько плачет
(Из кн. «Бог сидит за пулемётом», 2017)

Строки переносят читателя в сон, бред, в небытие, в самую нереальную реальность, в бездны провалов и взлетов угрожающей насилием фантасмагории. В искажённый, абсурдный сюрреалистический мир. Действующий субъект (скорее, объект, поскольку преследуем всем объемом видимого, ощущаемого окружения) включен в безумную фатальную игру. Он находится внутри расползающейся материи, где остатки реальной жизни бешено вертятся на дьявольской оси. «Выскочил \ Оглянулся \ Назад поздно \Захлопнулось»(Из кн. «Ну \ и», 2016)

Как можно существовать людям здесь, где время зримо текуче, как у Дали: «Из царапины на циферблате \ Сочится влага \ Густая \ Мутная (Из кн. «Ну \ и», 2016). Человек теряет себя в тумане тревоги, в тисках бездомности и беззащитности. Он постоянно готов к ужасу и об этот ужас в обличии реальности, об этот абсурд ударяется на каждом шагу:

Я за грибами
В траве под елью голова
Лежит с открытыми глазами
Примерил
Вроде не моя
(Из кн. «Ну \ и», 2016)

Здесь негде отдохнуть, надо постоянно убегать от неясных опасностей. Человека гонит страх, заставляет терять разум, действовать без оглядки на принятые нормы и ценности, на целесообразность, наконец: «Забавно\Все стреляли\ Друг в друга\Потом сидели\Пили\...И снова доставали грозди патронов\ Всё как прежде (Из кн. «Бог сидит за пулемётом», 2017)

– Кто это? – спросим мы. – Почему они стреляют друг в друга? И почему вместе пьют? И сами ответим: люди. Да, люди. Жестокие и бессильные. Их проявления погружают нас в тоску.

Конкретных действий, что естественно для стихов Земских, здесь нет. Есть только клубок острых чувств, сопровождающих предполагаемые события, знакомые если не по жизни, то по литературе, по газетам, по радио.
Дело идет между нами, между мною и тобой! Разве важно, кто чего хочет, кто на какой стороне, где это происходит? Наша планета подожжена со всех сторон, члены нашей людской стаи грызут друг друга!

– Что ж это вы… – беспомощно укоряет Пьеро нас и небо.

Слова, выбранные поэтом для разговора с собой и с читателем, отнюдь не случайны. Они, как бы нечаянно выскочившие чтобы выразить настроение, в котором находится чувствующий субъект, помогают воспринять и причину настроения. Постоянно повторяющиеся образы закрепляют представление о потерянности человека в чуждом ему вещном мире. Двери – то запертые, не дающие выйти, то выбитые, не доставляющие укрытия. Ключи – забытые, потерянные. Стены – разрушенные или прочно загораживающие путь. Липкая, скользкая грязь, лужи с кругами мазута… Киферовский мир, земля, убиваемая вечной борьбой за существование, существование это уничтожающей. В отчаянии и ужасе наблюдая торжество смерти, поэт берет в союзники природу. Ей на страницах этих двух потрясающих книг дано выжить в братоубийственных играх человечества. И дано даже сочувствовать людям, жестоким несмышлёнышам. Вот ветер: «Озирается \ Плачет сухими слезами\ Береза склоняется до травы» (Из кн. «Ну \ и», 2016).

А Земских приготовил еще одну эпитафию: «Рано или поздно...\ Воткнут древко в землю\Прибьют табличку\Мир упокойся с миром» (Из кн. «Ну\ и», 2016).

Не стоит допытываться, кто прибьет табличку.
– Это же сны Пьеро, – говорим мы. – В них людям разрешено не понимать, на каком они свете.
А он:

Человек вышел из грязи
Это бы ничего
Можно отмыться…
…Но что он делает всю жизнь в грязи
Бредя по дороге
Которая никуда не ведет
Три слона месят грязь
На скользком панцире черепахи
(Из кн. «Ну\ и», 2016)

Такая вот притча. И никаких сантиментов. Ни агрессии, ни претензий. ни котурнов. Только отчаяние.
– Но как же жить человеку, если осознавать все это! – спросим мы.
А он:

Стою
Обнимаю столб
Жду, когда зазеленеет
(Из кн. «Бог сидит за пулемётом», 2017)

– Ну вот, – вздыхаем мы, – так и живем.