С Т А Т Ь И.... home: ОБТАЗ и др
 

Валентина Симоновская ©

ЧИТАЯ КРИВУЛИНА

 

Когда в доме появился альбом (как выяснилось, много позже выхода в свет) с лаконичным «EVGENIY MIKHNOV» на обложке, я порадовалась. Встрече с художником, чьи работы когда-то символизировали свежий ветер оттепели. Напоминанию о времени, в котором мы вдыхали этот ветер, веря – не веря тогда в грядущие перемены. Но оказалось, меня ждал большой сюрприз – статья Виктора Кривулина о творчестве Михнова. Это был как бы привет издалека. Текст, о существовании которого я не знала, принес голос поэта, его лаконичный и парадоксальный способ мыслить. Остро чувствуется, как сквозь точную характеристику особенностей художественного почерка Михнова просвечивает отношение Кривулина к собственному творчеству. Говоря о поисках Михновым «белого квадрата», он, конечно, опирался на тяготение к свету своей поэтики. Размышления о противостоянии думающего и чувствующего художника ожиданиям окружения – тоже лежат в русле опыта поэта, как и удивительно трезвый взгляд на процессы, происходящие в творческой среде.
Вот что он думал тогда и что абсолютно верно и сейчас: «Слово «художник» в общественном сознании постиндустриальной эпохи обозначает уже не одержимого романтического творца, но является синонимом успешного, а главное, – остроумного дистрибьютора и интерпретатора произведенных ранее (и другими людьми) художественных ценностей».
Читая эти строки не можешь не думать о трагическом одиночестве, которое поэт осознал в конце своей короткой жизни. О мужестве, с которым противостоял модным тенденциям. С которым продолжал разрабатывать свою поэтику. Свою гражданственную тему.
Стихи последних лет стали лишь более горькими. Но не менее искусными и сложными.
По-прежнему надо сделать определенное духовное усилие, чтобы его стихотворение открыло хотя бы несколько витков содержащегося в нем. Как при восприятии старинной живописи. Художник когда-то накладывал на полотно краску – слой за слоем. Не каждый зритель замечает просвечивающие в глубине цвета. Но каждый, получив закодированное послание, реагирует на него, пусть неосознанно. На это и рассчитывал Кривулин.
Он обладал умением виртуозно пользоваться тем, что дало классическое и современное искусство. Мастерски применял систему скрытых цитат, аллюзий, намеков и прямых отсылок к первоисточникам. Считая, что современный человек полон воспринятыми с детства понятиями, почерпнутыми благодаря встречам с мировой культурой, что за каждым словом, употребленным в произведении, маячат устоявшиеся понятия, он использовал это. То есть, не вытаскивал всем известные образы из родной среды. Не заставлял их нести в одиночку чуждое значение, как делают нынче иные новаторы. Погруженные в ткань нового поэтического высказывания, слова, вместе с контекстом, стоящим за ними, оказываются у Кривулина сигнальными флажками, знакомыми буями, которые помогают читателю переплыть незнакомое пространство. Сопоставление, столкновение иероглифов противоположного эмоционального напряжения и вызывает искомый взрыв, разрядку чувств. Чувство – вот что он торопился запечатлеть, останавливая ускользающее мгновение. Слово не было для него самоцелью. Он воспринимал его как средство коммуникации: человек передает другому то, что выстрадал. И пусть они разделены во времени и пространстве, импульс, посланный одним, должен уловить другой.
Для него было важно не потерять способность концентрировать и передавать жар художественного впечатления. «Мне требуется огромное внутреннее усилие для того, чтобы слова, которые до меня произносили миллионы людей, чтобы эти слова снова как бы взяли в себя то тепло, что принадлежало ртам и губам тех людей».
Так оно и было, когда «на чтениях» мы слушали произносимые Кривулиным тексты. Это было своеобразное озарение – озарение слушателя, который мгновенно воспринимал то, что хотел передать поэт. Потом, при самостоятельном чтении стихов, мы подтверждали свое восприятие, вглядываясь в смысл, заключенный в строчках. Это был труд.
На этом основывались его поиски особого способа передачи поэтической информации. Стихотворение должно было восприниматься подкоркой прежде чем читатель вникнет в смысл сказанного.

Лирического героя стихов Кривулина изначально отождествляли как представителя страдающего большинства. Стихи были своеобразными оптимистическими плачами. Плачами – потому что плохо было человеку, зажатому в кулаке государства. Оптимистическими – потому что поэт выражал веру в то, что никакой кулак не выжмет из самого слабого индивидуума главного – света души: «не болит она, просто светит/словно рыбина рвущая сети прежних своих неволь». Но с течением времени лирическое alter ego Кривулина все больше отстраняется от тех, кого ощущал всегда так близко. С горечью констатирует слепоту эмоциональных проявлений толпы. С отчаянием и сарказмом следит за тем, что сделало общество с обрушившейся на него свободой. Все большее чувство безнадежности вызывает у него происходящее со страной и народом. Но отношение к творчеству как к закодированному посланию крепнет. Его не покидает уверенность, что поэт остается поэтом, даже если его пока что никто не понимает.

 

Я был наверное тем самым
японцем что явился людям
с переведенным дурно мандельштамом
но русскому суду за это неподсуден

пускай меня возьмут на суд китайский
пускай позорную повяжут мне повязку
пускай посодят связанным в повозку
и возят по стране пока я не покаюсь

что не проник ему ни прямо в душу
ни по касательной, что никаким шицзином
не поверял строки с притихшим керосином
что сторублевок жертвенных не жег
на примусе пред Господом единым

поэт зашитый в кожаный мешок
подвешенный к ветвям цветущей груши –
он тоже соловей
хоть слушай хоть не слушай

«Японский переводчик»

 

С восприятием поэзии всегда было трудно. А в последние годы, когда схлынули восторги по поводу обретенной свободы, возник острый дефицит внимания к художественному процессу и понимания его особенности. Эхо, которое исправно служило в тесных пещерах андеграунда, заглохло. Что особенно остро ощущал Виктор Кривулин.
В поисках внимания публики, создающие артпродукт стали применять ранее несвойственные классическим произведениям уловки, изготавливать крючки с наживкой, для заглатывания предлагаемой духовной пищи. Которая постепенно становится отнюдь не духовной.
Разве не это видим мы нынче во всех сферах приложения творческой личности? Должно быть прикольно! И человек, называющий себя художником, мажет навозом результат одухотворенного поиска, совершенного не им. ( Дополнительный кайф – навоз-то слоновий!)
Все стало игрой. Находок много. Мало живого чувства. Холодно на модных презентациях.

 
Валентина Симоновская, С.-Петербург. 17.03.04
 

 

 

обтаз arts. .

статьи. .

проза. .

стихи. .

музыка. .

графика. .

живопись. .

анимация. .

фотография. .

други - е. .

по-сети-тель. .

контакты. .

ОБТАЗ / OBTAZ band. .

_____________. .
николай симоновский. .

..

back top next ..