Не в морской раковине глубоко под водой или под слоем песка, но у всех на виду, можно сказать, на паперти, в соседстве с камнедробилкой или асфальтовым катком, возникает жемчужина. И доверчиво светится. "Ах, Моцарт, Моцарт!" - укоризненно и сочувственно говорим мы, пробегая мимо. И сообщаем в СМИ: "В этом году почти все, окончившие учебные заведения, поступили в вузы. Кому это надо?!"
А молодое чудо думает, что кому-то это надо. Во всяком случае, живет и выполняет свое предназначение. Усваивает и отражает действительность.
Ходит, например, в "Сайгон", потом, много спустя, в кафе "Достоевский". Занимает узенькую комнатку в большой многосемейной квартире с длинным коридором, пригодным для групповых медитаций на тему "Ты меня уважаешь?!" Затем, в конце жизни, оказывается почти владельцем этой бывшей своей коммунальной родины. Стрекот пишущих машинок, размножающих андеграундные тексты, меняется на гудение компьютера, заглатывающего стихи, эссе, статьи для самых разных издательств в самых разных странах.
Виктор Кривулин. Витя, Витька, Витенька, Виктор Борисович - друг множества друзей и подруг, обладатель глаз, внимательно и не без хитринки глядевших одновременно в разные стороны, и замечательного голоса, божественного аппарата для чтения стихов, помогавшего слушателю проскочить сложности восприятия лавины формообразующих средств и испытать кайф взаимопонимания между создателем и потребителем прекрасного. Он был неповторим, кудрявый бес и проказливый ребенок, мужественный строитель своего мира и своей поэзии.
В октябре 1972 года Виктор Кривулин написал и озвучил стихотворение "О, сад…", которое поместил среди восьмидесяти придирчиво выбранных текстов в первый (машинописный) сборник "Воскресные облака".

В архитектурной муке длится сад,
подобно недостроенному зданью.
Еще не застит свод прозрачного сиянья,
еще не люстры листьями звенят,
но всех небес хрустальные подвески
уже меняют цвет, когда сместится взгляд, -
то жжет рубин, то теплится гранат,
то холод-изумруд, то черный лед - агат.
Все брызги, искры или всплески.

А водоем, откуда все пришло,
лежит бесцветно и неощутимо
между колонн-стволов, как зеркало, что дымом
сжигаемой листвы заволокло…
И назначенье светлых лоджий парка
еще темно. Здесь времени назло
не храму ли расти до неба, чтоб легло
на душу облегченье, и крыло -
небесной ласточки напрягшаяся арка
земли коснулась тенью и лица…

Нет, вряд ли церковь. Стало быть, дворца
здесь вечный остов в память о барокко.
Но слишком низко пали облака,
тяжел орнамент веток, и тоска
непросвещенная, запавшая глубоко
в невидящем пруду, в стекле его зрачка.

Скорее сад - холодный дом творца,
оставленный расти пустым и неуютным,
чтобы в существовании минутном
ты не забыл, что жизни нет конца

Посылка, заключенная в первой строке, могла бы оказаться и выводом в ином, допустим, японском стихотворении:
В архитектурной - муке - длится - сад…
Стих о рождении мира. О созидании. О муке создателя. О муке создаваемого. О длительности усилия по воплощению чего-то в нечто. И ритм, музыка, когда каждое слово получает от поставленного рядом все нарастающее сладостное, почти неподвижное напряжение-ожидание. Начинаешь понимать слова О. Мандельштама об остановке времени в метафорах у Данте.
Шесть следующих строк - восторг перед возникающей на твоих глазах красотой. Процесс созидания продолжается, хотя и не сразу замечаешь, что краски густеют и холоднеют.
свод прозрачного сиянья - небес хрустальные подвески - жжет рубин - теплится гранат - холод-изумруд - черный лед - агат…
И вот брызги, искры или всплески - водоем, откуда все пришло…
Охлажденный восторг перетекает в тревогу. Светлое зеркало воды оборачивается стеклянным зрачком в невидящем пруду. Восторг бытия сменяется осознанием временности существования.
Мгновение и вечность - вот герои первой книги молодого поэта. И все разноцветное, полное запахов, воспринимаемое на ощупь, обладающее вязкостью, гладкостью, шершавостью, влажной тяжестью, оказывается в его стихах перед лицом Времени. Ропща и не смиряясь.