С приходом гитлеровцев так называемый бытовой и вроде не очень злокачественный антисемитизм получил мощную идеологическую и вооруженную поддержку, обратился в святую веру, обрел юридический статус. В каком же восторженном остервенении местные пацаны, наблюдая за тем, как деловито немцы распихивают евреев по машинам, орут: «Жид, жид, жид пархатый, выметайся с нашей хаты». Они не очень понимают, чему радуются. Но вообще-то они заодно не с теми, кто мучится, а с теми, кто мучит. Беспричинная ненависть, дремавшая, как оказалось, где-то совсем не глубоко, под кожей, вырвалась наружу, в рифму, весело: выметайся и Schnell !!! «В каждом окне горят волчьи глаза». Господи, до чего страшно...
Но вот выбили фашистов из Могилева, и мальчик сполз со своей сосны, вернулся в родной город, чтобы участвовать в общем торжестве. Он ведь тоже победил, не дал истребить себя, свою душу живу. И так хотелось радостно крикнуть: «А я есть! Вот я! Живой! Смотрите: я Леня Симоновский, с Луполова!»
Вслед за героем читатель невольно ожидает, что вот тут-то, во второй части расклеятся скорлупки расколотого мира, образуют правильный шар, антиподы останутся навсегда в своей перевернутой полусфере, а детство вновь озарится светом. Однако все оказывается не так:
сколько всякой гадости налипло на некогда радужное полушарие! И никто здесь не рад мальчишке, никто не изумляется, что цел. Его хватают за шкирку, тащат в участок, обыскивают. Знакомые приемы…
Новая жизнь не вовсе сметает ушедшую, но во многом продолжает ее. Как продолжаются и господствующие взгляды на мир, на людей, на детей, на отношения человека и государства... Антисемитизм, правда, перестает быть военизированным, но обретает характер как бы полуофициальный. Некто, явившийся в детдом откуда-то сверху, допрашивает Ленчика: так, отец не воевал - без ноги, видишь ли, - «Умеют же отвертеться!» Да и ты подозрительный, даром что малолетка: «А как ты, это самое, остался в живых, если всех, говоришь,расстреляли?» Все-таки интересно, что можно было пришить восьмилетнему малявке. А впрочем, стоит ли утруждаться изобретением мотивов: «Для таких, как ты, это самое, патронов хватит». Из гетто, говоришь, убежал ? «А никакого гетто и не было». Да, так покрывают подельников...
Пришла в детдом новая «воспитка», из партизан. Гордилась своим командиром: орел! «...в отряд всяких евреев четко не брал. Бывало, явится кто подозрительный, проверочка: даст задание, из которого не возвращаются, а пришел - ясненько, подосланный, в расход!» Опять же интересно, кем еврей мог быть подослан? Но ненависть не нуждается в логике. Сильнее страха мутит она мозги. Главная опасность – все в том же законе сообщающихся сосудов: она вливается и в детскую душу, отравляет и ее. Ненависть страх вытесняет. Природа же ее различна. Она может быть стадной, патологической. Но может стать и ответной, замешанной на оскорбленном чувстве справедливости. Годами жажда мщения терзает сердце, копится, не находя выхода, и, наконец, взрывается: она «подкатывалась, как рвота. Хотелось кричать самыми страшными словами, грязными, чтоб все слышали. <...> Хотелось бить, бить, бить, вмазать, чтоб закувыркался. Хриплю, задыхаюсь», и уже ничего не страшно. Освобождение от страха, оказывается, идет через злобу. В книге немало запечатлено подобных психологических казусов. Каждое состояние души раскрывается, как колодец, в котором и чернота непроглядная, и непонятное звездное мерцание.
И только чудо теперь может спасти, избавить от ненависти, «удушливой, тупой»:
...Как случилось, что мне повезло,
и я никого не убил.
Быть может, просто потому, что был маленький. Детство уберегло. А от собственной смерти другие чудеса спасли, и они должны были свершаться каждое утро:
...Какое счастье, что мы живы,
что нам проснуться довелось.
Природа большинства чудес, дарованных мальчику судьбою,- человеческая человечность, которая, как оказалось, не вся войной и ненавистью вытравлена. Она остерегается обнаруживать себя открыто, но тлеет, тлеет слабой искрой где-то в потайной глубине да вдруг пробьется тонким лучом.
Вот бежит он из немецкого детприемника - ночь, разъяренный пес кидается на него, но патрульный содрал зверюгу, освободил мальчишку, не задержал. Почему?
Вот какая-то тетенька («Не тетенька, а тетя Надя!») отогрела, накормила, учила правильно говорить по-русски. И другая накормила, и третья, да еще и шапку теплую дала. Зачем им это?
А вот немецкий офицер, подобрав оборванного пацана, попавшего под машину, отвез в больницу и, расставаясь, накрыл своей ладонью маленькую грязную руку. Руку, которая уже напрочь забыла тепло человеческого прикосновения... Что это?
Внезапные вспышки доброты на миг отогревают иззябшее тело, а душу заливают светом и благодарностью навечно.
Но бывают и другие чудеса - их не объяснишь человеческими отношениями, закономерностями реальной жизни. Может, они просто игра случая. Или судьба?
Вот доставили в немецкую казарму после облавы - конец? Но окно оказалось открытым - пятки так и засверкали. Кто позаботился?
Или вот - провалившись сквозь нетвердый лед на Днепре, мальчик забивается в какой-то шкаф в чьем-то сарае и не различает уже ни дня, ни ночи, мечется в жару, трясется в жестоком ознобе, кутаясь в обледенелые тряпки. Почему он не умер тогда?
А вот черная дырочка ствола целит прямо в глаза, и гром разрывается над головой, и он знает, что уже не один раз убит, но почему-то пули, не задев, расплющиваются о подвальную стену: прекрасный «голубой принц», тренируясь в искусстве расстрела, промазал с десяти шагов. Кто отвел его руку?
И мальчишка бежит, бежит. Спасенный, он несется, мчится, летит стрелой...
Кажется, смерть затеяла с ним бесконечную игру в догонялки. Смерть не тот противник, от которого легко уйти. Вот тут-то и является чудо, могущественный оберег: сквозь грохот пальбы, сквозь свист снарядов и ветра слышит он волшебный мамин голос, ее заклинание, мольбу: «Беги, мой мальчик, беги! По мягкой земле, по колючей стерне, по битым стеклам, обутый, босой... Мне б только видеть, что ты бежишь». И, окрыленный, он мчится: «Я бегу, я умею бежать, ноги живые, слушаются, мне радостно и легко». Победа!
Так раскрывается тайна чуда. Чудо - это любовь, «которая никогда не перестает». Любовь, которую никакая смерть не может оборвать. Любовь, которую мальчик несет в себе и которой, как волшебным плащом, мама окутала, обволокла его, сберегла навсегда: «Это ты, мамочка, призвала всех ангелов, чтобы я долго не только бегал с расквашенными коленками в пудовых цепях, но и летал на крылатых ногах».
А смерть не легко сдается, игра начинается снова, уже другая - прятки.
«Раз, два, три, четыре, пять, я иду искать...» У этой игры есть свой секрет. Его знают только самые маленькие дети. Они уверены, как утверждают психологи, что исчезновение из виду означает исчезновение из жизни. Такие они субъективные идеалисты: чего не вижу, того не существует. Поэтому они не любят играть в прятки. Игра для них слишком серьезна. И слишком опасна. Некоторые люди, и вырастая, помнят связанные с ней ощущения. Ну, например, поэты. Н. А. Некрасов точно воспроизвел чувства ребенка, которому навязывают эту жестокую игру: |
