Шестой март без Виктора Кривулина. Если не считать тот, мучительный, последний, в первом году нового тысячелетия, который был оборван на семнадцатой ночи. Когда поэт, поддерживаемый другом, смог взглянуть на небо над крышами и увидеть проблеск, пробег света…

Для Кривулина это был очень важный момент: стремление к свету как к свободе, к духовности, как к символу вечности творческого усилия - главные темы его поэтических размышлений.

К подпольну жителю, что болью \ духовной мучиться готов
Крыса, 1971

Нам, читающей публике поколения шестидесятых, выпало счастье испытать увлечение взлетом грохочущей поэзии. И измену ей. Огромные залы, заполненные людьми, жаждущими новых стихов, были покинуты ради андеграунда, ради стихов из подполья. "Подполья" эти располагались порой очень высоко - на последних этажах "старого фонда", без лифтов. Поднимались - или опускались в подвалы - чтобы увидеть картины молодых неофициальных художников, таких, как Ю. Дышленко, В. Мишин, Ю.Жарких, И.Кабаков, Е.Рухин, услышать музыку неофициальных музыкантов, произведения новых литературных имен.
Москвичи Ольга Седакова, Лев Рубинштейн, Генрих Сапгир… Ленинградцы Виктор Соснора, Елена Шварц, Сергей Стратановский, Аркадий Драгомощенко, Тамара Буковская и поэты Малой Садовой, Виктор Кривулин…
Они отличались прежде всего тем, что их не печатали. Сегодня, когда любой желающий может издать свои произведения, были бы деньги или спонсоры, большого интереса к книгам стихов не наблюдается. Площадка для нынешних поэтов - интернет-форумы. А в те времена, в 60-е, 70-е, даже в 80-е, сохраняя машинописные листки со стихами, пробираясь на почти тайные собрания, где молодые поэты "озвучивали" свои "тексты", любители поэзии чувствовали некую причастность к особенному кругу. Кругу посвященных, обладающих истиной, протестующих против устоявшихся правил. Как известно, поэт на Руси - больше чем поэт.
Человеку, при всем его природном индивидуализме и заложенной природой нелюбви-страха к тем, кто не он сам, свойственно сбиваться в толпу, в группу. Здесь он ищет подтверждения правильности выбора своих предпочтений и формирует направление ворочающихся в нем чувств - приязни и неприязни. Допускаю, что нынешние молодые, вонзающие нож в горло "чужого", чувствуют себя героями, спасителями страны и счастливы, ощущая рядом плечи друзей, думающих одинаково. Мне жаль их. Жаль общество, зараженное всяческими фобиями. И как приверженец группы слабых горжусь тем, что у нас хватало тогда и хватает сейчас мужества противостоять обаянию Силы.
Почти ритуальные посещения так называемых квартирных выставок и слушаний расширяли мировоззрение. Здесь приобщались к новым представлениям о действительности, находили друзей.
Не только сами стихи и атмосфера неофициальных чтений, но и голоса поэтов, манера общения со слушателями, были важными элементами действа. К скороговорке Стратановского надо было прислушиваться, чтобы в конце стихотворения, как при последних словах страшилки, ахнуть от короткой резкой боли. Драгомощенко сохранял ироничность, читая свои лиричные, прозрачно красивые, романтичные в ту пору поэтические сказки. Лена Шварц, изящная, с яркими губами на белом лице, отрубая ритм рукой царевны, нежным голосом, по-детски капризно, выбрасывала в лицо слушателей чувство трагической несостыковки с окружением …
Кривулин читал, как должен был бы читать пушкинский пророк. Только что Виктор Борисович, хитровато улыбаясь в разные стороны одновременно, подначивал сидящего рядом на рискованную шутку. И вот встает, и мягкий баритон его звучит значительно и торжественно, заставляя слушателей настраиваться на высокую волну. Особый тон голоса был знаком отрыва от мелочей жизни, вхождения в духовные сферы, он помогал проявиться энергии, таящейся в строках. Часто посыл эмоции воспринимался прежде, чем становилось ясно, о чем стихи. Отзывались на внутреннюю мелодию, на горестную (чаще всего) интонацию.
Слушатели улавливали то, что, по утверждению Б.М.Эйхенбаума, лежит на границе между фонетикой и семантикой, что становится формантой поэтики - мелодику стиха.
Теперь приходится самому делать эту работу - вчитываться, вслушиваться в то, что поэт хотел сказать.

Туда нас впустит музыка, в иное
Короткая пастораль, 1971

В те годы хорошие книги были редки и дороги и, бывало, их выдавали на короткий срок. Мне пришлось прочесть-просмотреть отлично изданный за рубежом толстый том стихов Анны Ахматовой за считанные часы. Стихи, воспринятые не в своей отдельности, а в монолите единства, открылись по-новому.
Именно тогда я поняла очень ясно, почему при всей видимой незначительности темы, лирические высказывания Ахматовой так обвораживают. Я ощутила, что стихотворные строки положены на подкладку внутреннего, только им присущего ритма. Услышала музыку: густую длительность нижних регистров органа. Почувствовала, как эта музыка поднимает сказанное независимо от сюжета: все как бы помещается на звучащий постамент, меняя содержание. В результате каждое слово словно заявляет о своей особой значимости.

Хочешь - знать, - как - это было?
Три - в столовой - пробило,
И - прощаясь, - держась - за перила,
Она словно - с трудом - говорила:
"Это все… - Ах нет, - я забыла,
Я люблю вас, - я вас - любила
Еще тогда" -
"Да".

Откликаешься на этот особенный разрыв фразы: "любила - еще тогда…" Ощущаешь звучное поле вокруг простых, можно сказать, примитивных слов, заставляющее прислушиваться к каждому. Упор на "хочешь", упор на "знать", двойной упор на "как"… И гудение, будто исходящее изнутри большого инструмента. (Впоследствии еще одним открытием был голос Ахматовой, ее манера чтения, которая давала представление об этой густой музыке за словами).
Явственно видишь: описанное не банальность, за этим что-то есть. На эмоции конкретного момента расставания наслаивается некое другое, можно назвать его провидческим, переживание. Есть тут кто-то еще, кроме сбегающей по лестнице женщины, кто-то, наблюдающий со стороны, издалека, обогащенный сложным опытом, оглядывающийся из прошлого на драматическое событие, - которое, видимо, никогда не утратит своей тяжести и даже обретет некую символическую значимость, судьбоносность.
У поздней Ахматовой семантика строк и их звучание стали равными. Предчувствие воплотилось. Стихи стали гармонично трагичными.
Такого расхождения смыслового, можно сказать, бытового, и интонационно-музыкального рядов, как у молодой Ахматовой, у Кривулина не было изначально. Думается, потому что никогда не было простого изложения случая.

Тепло дыханья тех, чей голос был утрачен
Во дни поминовения минут, 1971

Он избрал "другую область", "помимо суеты". Стихи резко выделялись среди привычных лирических излияний тем, что каждое выглядело неким многосторонним программным заявлением художника об отношении к текущему моменту - в жизни, в культуре, в обществе. И тем, как они звучали. Звучание обволакивало слова, вытягивая их, если требовалось мотиву, или сокращая, поворачивая вокруг смысла, обнаруживая новые значения. Казалось, что стихи писались как бы в качестве либретто к некой музыкально-мировоззренческой идее. (Он хорошо знал классику, следил за новинками в джазе, кантри, бит, рок-музыке, что в стихах чувствуется). Идея эта имела много составляющих, и обилие мотивов, вводимых в короткое, чаще всего, стихотворение, сплеталось в музыку, которая не давала стихотворению рассыпаться.

Творческое развитие Кривулина происходило в годы, когда остро стоял вопрос о возможности личной самостоятельности человека. Решая его для себя, как поэт он не захотел отделить свою судьбу от судьбы подобных себе. Своеобразный коллективизм, жалостливое внимание к людям, повсеместно придавленным жизнью, к не менее страдающей, не менее уродуемой природе, к стране, слепо колесящей по собственной истории, и последовательное противостояние власть имущим, входят в поэтику, развиваясь и усиливаясь с годами... После столетий художественной, философской, научной мысли, описывающей бездны души человеческой, разматывающей клубок разнонаправленных эмоций, владеющих сознанием и подсознанием homo sapiens, некорректно задумываться, соответствует ли личность поэта своему лирическому герою. Творец выбирает из своих ресурсов то, что требуется ему для создания именно той Галатеи, которая необходима ему и его обществу. Муза Кривулина раз и навсегда приняла сторону тех, кому на Руси жить не хорошо. Что бы ни происходило с Кривулиным-обывателем, Кривулин-художник всегда - и до и после так называемой перестройки - безошибочно откликался на главные беды человеческого стада. Следя за социально-политической жизнью страны, происходящее он оценивал трезво, свободно, предвосхищая неблагоприятное для общества развитие событий.

чего мы ждали - жизнь перевернется
когда Четвертая, из чеховских, сестра
пройдя и лагеря, и старость, и юродство
таким заговорит кристальным языком
что и не повторить?..

Сестра четвертая, 2001

Все это отразилось на его лирическом "я", наполнило музыку строк обертонами какого-то сверхличного страдания.
Конечно, гражданские мотивы были лишь фоном, живым источником эмоции. Все его помыслы всегда были сосредоточены на решении сугубо творческих задач, на главной и постоянно присутствующей для всякого художника заботе - оставить именную веху, свой поплавок на реке времени. Он искал новые средства художественной выразительности, мечтал вместе с единомышленниками создать новое направление в современном искусстве. Слово было инструментом, с помощью которого он строил свою лестницу вверх, к высотам духа.
Текущий момент входил в его тексты, как кирпич в большое, сложное здание, которое он помещал в сферу вселенского бытия, в межвременное пространство. Он строил композицию, где важно все, слагаемое из слов - и возникающее помимо слов. Напев строк давал ключ к вхождению в созданный им мир.
Роль общего звучания текста, лирической интонации, в творчестве Кривулина трудно переоценить. Даже если взглянуть только на названия стихов и сборников, нельзя не заметить, как сильно музыка, музыкальные инструменты, музыкальные темы занимают внимание поэта. Понятия из музыкального словаря постоянно вплетаются в контекст его размышлений о мире, о людях. Конечно, Кривулин очень внимателен к разнообразной игре созвучий. Но, говоря о музыке стиха, хочется сосредоточиться на том, особом, отличающем его строки от других, напряжении звукового потока, не уловив которое невозможно воспринять то, что поэт хотел сказать.