Не болит она, просто светит
Он берет, 1984

Огни, подхваченные волнами "с такой холодной силой" - это личное отчаянье поэта, его боль. Откликаясь на комплекс вложенных в строки чувств, эмоционально заражается и читатель, принимает к сердцу лирический посыл, горюет, жалеет посланных на погибель. А значит, "эти" уже обозначены в чьем-то сознании, высвечены, выхвачены из тьмы небытия - из незнания о них. Они обрели, таким образом, некую "чтойность" (любимое слово Умберто Эко) или claritas, как говорили древние.
Они засияли в нескончаемом ряду открытых поэтом существ, вещей и явлений. Вырванных из тумана серых будней, спасенных из-под колес катящейся куда-то равнодушной истории. Как те "сущие дети", у которых "ладони в цыпках / заусеницы, ссадины, шрамы / гусеничные следы / колени да локти в зеленке". Как двух черенков золотая рогатка, горлышко бутылки, что пляшет в водопаде, узкая улица неба во облацех белых лежит, решетчатая лестница солнечных палок. Как сельских батюшек большие животы, туман, поедающий домы, бой часов без циферблата, проселочная книга. Как мальчики, обведенные по контуру линией кровавой начерно. Как ларьки, где заря да лазурь да солдат-первогодок горсть патронов меняет на дурь… Они стали достоянием расширившейся, сочувствующей благодаря поэту нашей души.

Тема погибшего, одурманенного поколения, нереализованной "надежды и опоры" страны занимает большое место в творчестве Кривулина. Но не менее важен для него мотив сопротивления, а значит - сохранения личности. Что, кстати, актуально и сейчас.
Всепоглощающая тотальная власть - все равно чего: государства, быта или времени, может оступиться, отступить перед непредвиденной, неучтенной преградой. В известном стихотворении "Он берет", всесильное "Он" последовательно уничтожает некое "я": "сколько души осталось? Меньше малого, горсть". Душа уже не сопротивляется, но жива, она переходит некую границу - "не болит она, просто светит"… Здесь тоже плач, но явственно слышны торжественные победительные аккорды. И свет- пусть не яркий, но зато свойственный данному существу - освобождает его из лап тьмы. Так некое "я" обретает свою овеществленность, "чтойность" в данном случае через свет и будет теперь при каждом прочтении этого произведения воскресать на пороге черной прорвы, которую несет "Он". Тоже, конечно, обретший у Кривулина "чтойность". Так же как "бандюга из Майами", введенный его стихами в поле нашего восприятия, на равных существует рядом с, допустим, "кустом, на пригорке ослепшем". Они здесь, по эту сторону границы Света и Тьмы. Наделены живыми качествами, отобраны у "ничто". Каждый вовлечен в бытие вниманием поэта, "пусть он полусъеденный пусть лает как собака - нету у него иного языка!" Поэт трудится, чтобы мы ничего не забыли, даже то, что хотим забыть.

Эхо в горах
это от голоса крови
дыбом встает каменный этнос
дымом черным пятнает
белые облака

Эхо в горах, 2000

Стихотворение из пяти строчек вмещает в себя целый мир понятий. Если упоминание эха еще воспринимается классическим отголоском легкой звонкости, то уже сочетание "в горах" тревожит современного россиянина, и дальнейшее развертывание темы (голос крови - каменный этнос) подтверждает опасения. Так звучание "э", рифмующегося в начале первой и второй строки (эхо - это), подсказывает, что голос крови - это эхо, пришедшее из глубины истории. От строки к строке идет углубление идеи войны - вечная борьба, служение вечному богу уничтожения у вечного жертвенника, который дымом черным пятнает любимые Кривулиным светлые облака. И гудит само нутро земли под вставшей дыбом историей (ды-ы-бом - ды-ы-мом).

Прошлое с будущим - словно лицо с отраженьем
Кассандра, 1972

Оттолкнувшись от сиюминутности, поэт увлекает в бездну безбрежности, каждый раз вкладывая в один миг жизни то, что считает на этот момент самым важным - в следующий момент все увидится по-другому. Стих за стихом - и раз за разом - ты будто испытываешь удар молнии. Миг - и все осветилось: небо, земля, страна, поэт и ты рядом с ним в точке личного пространства со всеми своими приватными чувствами. Прошлое, настоящее, даже будущее - в одном высказывании.

воды родниковой прозрачная горсть
над постелью прибита карта раннего утра
и сверкает шляпкой серебряный гвоздь
как четверичная драхма которая смутно
помнит черты богини, в кружке водяном
отраженные… отчего-то все реже
вспоминается Греции явственно-режущий Дом
раннего детства храм, корабельная радость прибрежий

с памятью, не отягченной ничем,
спать-то сладко - а тут проснешься будто впервые:
радость какая! ни прошлого ни философских систем
разве что стены парят голубые
и ничего не понять и приходится вновь
оживлять пространство убитое за ночь
изобретать ремесла, топтать виноград, молодое вино
в удивленьи пригубить - оно действительно пьяно!

а потом до вечера как похмельный сократ
видеть вещей теченье в сомнительном свете -
пока не заснешь и ясности не возвратят,
сомкнувшись, тяжкие веки

Утро памяти, 1984

Первые две строки неминуемо ассоциируются с детством - родник, карта, отсвет утра… Ты ловишь глазами солнечные "зайчики", дрожание света на стенах. Дом. Незаметно переносишься (шляпка серебряного гвоздя в роднике утра - драхма) в Грецию, в детство европейского мира. В сияющий исток знания о мире и о себе. Художник не может не чувствовать себя сыном всего Храма искусств, возведенного трудами многих и многих созидателей. И собственный труд по освоению мира воспринимает как путь след в след за теми, кто жил раньше… За окрашенными легкой иронией строками просвечивает мужественная готовность принять данность и по мере сил возделывать свой виноградник. Вчера, сегодня, завтра. Это размышления свободного человека.
Кривулин еще в шестидесятых-семидесятых ушедшего века заявил о себе как наследнике прерванной насильственно традиции. И с тех пор неутомимо натягивал нить, соединяющую старую и новую поэзию. "Утро памяти" написано современным поэтом, оттого его ритмическая система - тень, воспоминание о многостопных строках древних: свободный трех-, четырех- и пятистопный амфибрахий, интонированный анапест… Музыка строф звучит спокойно, торжественно. Интонация главенствует над ритмом. Ради этого снижено деление на фразы и на строки, нет выделения подлежащих и сказуемых. В первой строфе размеренное музыкальное движение без остановок скользит в течение пяти с половиной строк. После паузы - всплеск, повышение мелодического рисунка, и движение продолжается еще две с половиной строки на новом уровне. Вторая строфа - возвращение к той же медитативной интонации, только в зеркальном отображении: две с половиной строки - пауза - и далее пять с половиной строк. Третья строфа несет медленное затухание интонации. Цезуры на каждой строке тормозят спуск мелодии.
Сравним со стихотворением "Дважды рожденное утро" ("Стихи юбилейного года", М.,2001).

Дважды рожденное утро
начало всего
что начинается или когда-то начнется
просыпаюсь от ослепительной боли
спайка летнего солнца с легким дождем
склейка монтажная
ножницы скотч -
и по живому
без морфия без морфея

Несмотря на отсутствие точек и запятых, каждая строка резко оторвана от последующей, а три последних у Маяковского были бы расположены лесенкой, так и звучат: каждое слово - отдельная боль. Мелодия первых пяти - скрываемый плач, последние - мужское рыдание. Редкий случай у Кривулина описания личного переживания. Как правило, эмоциональный посыл его лирического чувства обращен на других. Он сопереживает некой общности людей. Объединенных неприятием окружающей действительности, например. Или рвущихся к чему-то светлому. Или испытывающих давление со стороны других.