| |
| |
|
Я в шкафу провалялся пару ночей, может,
была температура. Раза два выползал, в
голове полный болтун, и опять заваливался.
Хорошо лежать, если б еще вытянуться.
Гудит немота, ни души. Отрываюсь, лечу
и растворяюсь. Потею, приятно, как будто
сижу в эмалированном тазу и на меня льется
тепленькая водичка, сжимаю веки, чтобы
не попало мыло. Хорошо. И снова отталкиваюсь,
машу руками, лечу над извилистой дорожкой
на большой скорости. По обе стороны стеной
лес. Я стараюсь, едва успевая рулить на
поворотах туннеля. Впереди неловко, подпрыгивая
и выбрасывая ногу бежит человек, и я буквально
ощущаю стук и скрежет протеза… "Папа,
постой!" Он не слышит, ускоряет шаг.
"Папа, это я!" Он оборачивается,
и на меня смотрит страшное лицо Фирки.
"Папочку захотел, маменькин сыночек",-
как будто мы на школьном дворе играем
в прятки, хохочет она, медленно вытягивая
шею из плеч. На ее ушах болтаются настоящие
меховые крыски. Они вцепились остренькими
золотыми зубками в мочки и повизгивают,
мотая голыми червячными хвостами. Фира
вбирает шею в плечи и голова исчезает.
Мамочка, что они сделали с Фиркой?! Я
им дам. Замахнулся, дверца шкафа хлопнула,
и меня резанул скрип и скрежет ворот.
Кто-то вошел в сарай. "Слышь, выходи,
тебя мама зовет, не бойсь". Я не
успел испугаться, мне почудилось, что
это моя мама, все внутри взорвалось: "Ма-мо-чка-а!"-
и я вывалился. От моего дикого воя мальчишка
сиганул из сарая. У входа я увидел миску
с кашей, перловой или дубовой. Я сначала
не понял, что ее занес пацан. Меня тошнило.
Очень хотелось хоть крупинку достать,
но подойти не решался. Пока не появилась
тетя и не протянула обыкновенным домашним
голосом, указательным пальцем двинув сползшие
очки: "Почему не едим, на улице ведь
быстро остынет? - Я жадно уминал, а она
так же протяжно продолжала: - Где находился
горсовет, знаешь? На Первомайской, там
спросишь у кого. Свернешь в переулок и
топай до кладбища. По правую руку увидишь
барак - дом длинный. Там таких, как ты,
принимают. И вот еще что. Свою кепку оставь,
ты в ней приметный больно. Наденешь Севочкину
ушанку, она хоть старенькая, да теплая.
Сева, ты где? Принеси свою детскую охломонку".
Когда он вернулся, она ловко ее натянула
мне на уши, сильно и как-то ласково прижала
и подержала на щеках ладони, любуясь своей
работой.- "Чумазая мордашка, отмыть
бы тебя". Завязала на бантик тесемки
под подбородком и гордо, неожиданно громко
скомандовала: "Ну, счастливого пути,
молодой человек!"
Я шел и думал про Фирочку. Что они с ней
сделали, гады?
|
В шапке
было тепло и не слышно своих шагов. Руки
Севиной мамы долго еще обнимали мои уши
и щеки.
Я нашел этот барак, но из него никто не
выходил, детей не было видно. Постою, потопчусь,-
и к дому девяносто. У меня там, куда хозяйки
сливали ведра, была припрятана железяка.
Отколю ледышку и грызу, вроде замерзшей
юшки. Редко попадались ошметки еды. А к
немцам приближаться боялся. Хотя на их свалке
однажды раскопал целую кучу апельсинов.
Оказалось, кожура красная, а внутри зеленая
паутина. Кожуру, хоть и горькую, пожевал
и волшебным запахом новогодней елки надышался.
Было, конечно, и нарывался, доходило до
рвоты. У стены дома на бумаге лежала кашица
из всяких мелких кусочков. Я накинулся сразу,
не разбирая. Глотаю - и не глотается, а
остановиться не могу. А потом что было!
Все кишки мои выворачивались. Я стоял на
коленках, из меня выливалась тягучая, горькая
слизь. А из горла выходил тот же запах,
какой отрыгал у нас за столом пьяный Матвей…
Когда я, в который раз, после неспанной
ночи подобрался к бараку, из соседнего дома
вышла женщина. Я готов был на все, сон морил.
"Опять явился? Ну, пошли, коль деваться
некуда, хоть отогреешься.- Завернули к бараку.
Нам, будто все видели, сразу открыли. -
Стой здесь, я разденусь". Из соседней
комнаты вышел длинный парень. "О! Славно
пташечка летит, нагоняет аппетит. Шамовкой
надут? - осведомился он, хлопая меня по
карманам.- Откуда свалился, шкет?"-
"Меня привели". - "Кто? Юзефа?"
Вблизи он похож был на елку: узенькие плечи
скользили к приплюснутой макушке, а лапы
- развесистые, загребающие колени. Он снова
похлопал меня по карманам. "Што так?
Отощал на воле?" Вошла Юзефа, без платка
какая-то моложавая. "Что тебе надо,
Карась, ступай к себе". Повела меня
в конец коридора, тихонько спросила, наклонясь:
" Как тебя зовут? "-" Леня".
- "А фамилию знаешь?" - "Симоновский".-
"Симоновский?- переспросила она. -
А у тебя сестра была?" -" Есть,
Фира". Юзефа молча ввела меня в комнату,
где никого не было, стоял стол, над ним
висел портрет, вдоль стены скамейка, на
краю которой лежали гвозди. "Сиди здесь.
Придет заведующий, даст направление в полицию…"
Все. Этими гвоздями они будут меня колоть.
Защемило в животе. Она потянула меня за
руку. "Слушай меня внимательно. Я тебе
сейчас расскажу. Значит так: нельзя называть
фамилию. Понял? Спросят, ответишь - Емельянов.
Емеля такой, из сказки, запомнил? А отца
звали Иваном. Повтори, ну!" -"
Емельянов, Иваном",- процедил я. -
"Иваном, если спросят про отца. А так
Емельянов Леня. Ясно? И ребятам никому.
Ни-ко-му!" Она вышла. Согревшегося,
меня разморило, подкосил сон. Очнулся, когда
она вернулась. "Знаешь, почему нельзя
говорить, кто ты? Здесь знают твою сестру
Фиру. Она была у нас, спрашивала про тебя".
- Эти слова словно огрели меня по голове.
Я вскочил. - "Где она? Где?" -
"Ее, Ленечка, забрали… Потом, потом…"
Зашел мужчина. Не глядя, спросил, кто такой.
Повесил пальто на гвоздь. "Сам пришел,
бродяжничал, бездомный,- отвечала Юзефа.-
Емельянов Леня. Как, ты говорил, звали отца,
Иваном? Ну да, Иванович". - "Ну
и что дальше, в полиции был?- Не дожидаясь
ответа, достал из стола тетрадку, что-то
написал, оторвал листок и сунул мне.- Знаешь,
где полиция? Объясните ему",- кивнул
он Юзефе, и мы вышли.- "Я хочу с вами".
- "Нет, ты пойдешь один и все скажешь,
как мы договорились. А когда придешь, расскажу
про сестру. Смелее". |
Полиция
находилась за кинотеатром "Чырвоная
зорка". Часовой рассмотрел мой листок
и пропустил в помещение. Я не знал, куда
идти. Тронул дверь и просунулся. "Жди
там, позову!" Полицаи входили, выходили,
не обращая на меня внимания. Я успокоился.
Наконец, услышал: "Заходь! Шапку долой!
- У него висел такой же портрет. Глянул
в листок и спрашивает: - А скажи, Лявон,
кто твой батька?"- "Иван".
- "Я бачу, што Иван, ну, што ён робил?"
- "Не знаю". - "А где ён
теперь?" - "Разбомбили, пришло
мне в голову". - "Где?" -
"Под Смоленском",- сказал я, не
зная, что это такое. Выскочило само, я даже
испугался и заплакал. - "А мамка таксамо?"
- "Да". - "Сколько же тебе
годов?" - "Восемь".- Пометил
квиток и штампанул печатью. - "Держи
документ при себе. Валяй, передавай привет
от меня".
Я вышел, и меня охватила трясучка. Зубы
колотились. Гляжу на квиток, на печать с
однокрылым орлом, другое крыло не пропечаталось.
"Ты теперь Емельянов Леонид Иванович,-
слышу Юзефу.- И ни-ко-му". Емельянов
Леонид Иванович… А Фирка моя кто? Мама и
папа? Не хочу, не хочу. Не-хо-чу! |
 |
Меня встретила
Юзефа. Дала почти полбуханки хлеба. И стала
рассказывать: "Леня, сестра тебя все
время искала. Всех прибывающих расспрашивала,
не встречал ли кто. Описывала тебя точно,
я, когда увидела, сразу узнала. Ее чуткое
сердечко подсказывало, что ты где-то есть.
Мы здесь ее полюбили и старались сберечь.
Хорошенький ребеночек, как цыганочка смуглая,
умная девочка, самостоятельная. Внешне не
похожа на еврейку. Мы ее выдавали за польку,
а она возмущалась. Гордая. Сама себя погубила,
бедная. Сколько раз отсылали ее, когда узнавали,
что наедут немцы. А в последний они нагрянули
внезапно. Стали опрашивать ребят. Ее тоже
привели в канцелярию. Мы говорим - она полька.
И хлопец-полицай, видно, понравилась она
ему, подошел, облапил ее за плечики, как
бы подтвердил, полячка, мол, девка, что
надо. Она побелела, отшвырнула его. Мерзость,
говорит, поганая, если |
служишь
немцам, служи честно. Я была, говорит, и
буду еврейка, а вы все негодяи и останетесь
ими… Так Фиру с другими вашими еврейчиками
увезли бог знает куда. Понимаешь ли, конечно,
ты маленький понимать, но ты уже должен,
понимаешь?- Она замолчала. Мне сдавило горло,
и я ничего не ответил. - Поживи пока здесь,
а там видно будет". Она отвела меня
в комнату, где топилась печка. Вокруг сидели
пацаны и взрослые парни.
- Шкет, двигай колеса сюда,- привстав, махнул
мне Карась. - Гоп со смыком, это буду я,
граждане, послушайте меня… - Он выдернул
из моих рук хлеб. - Что мы сегодня имеем?
Увесистый кусман, как говорят фрицы, бройда.
И если от многого взяли немножко, это не
кража, а просто дележка. - Он поломал хлеб
на неровные ломти, кое-кому дал и себе оставил.
- Садись, шкет, братаном будешь. Сушись.-
Я впервые за долгие месяцы стянул с себя
сапоги и старательно подставлял пятки под
лижущее тепло. - Весь сушись, скидавай шкары.
Таперича твоя хата,- продолжал Карась. Я
разделся и разомлел… Понеслись огоньки по
синему небу, снежинки искрящиеся. На ослепительно
белом снегу, где-то за городом, ночью, стоит
машина. Дверца открыта и оттуда веет теплом,
глухо тарахтит мотор, приятно пахнет бензином.
Я накрываю ладонью задний красный огонек
и любуюсь, как розовеют на просвет мои пальцы.
|
| Утром я
с ужасом обнаружил, что моих шаровар нет,
и сапог, и Карася. Папины часы,- екнуло
сердце. "Отдавайте папины часы! Отдайте",-
умолял я, обращаясь неизвестно к кому. -"
Да заткнись ты, им крышка. Карась, сука,
стырил, теперь он в бегах, пока не загонит.
Пошли лучше пожрем, слыхать, котел в столовку
занесли, воняет. Вставай, хватит румзать!"
Я поднялся, в чулках и куртке пошел за парнем.
В столовке у бачка кишело. Не подойти. Каждый,
как мог, выгребал себе. Большие, пока не
перелопатят все, не выберут, что посъедобнее,
не подпускали малых. Копали среди очисток
и шелухи мелкую, но целую картофелину, кусочки
свеклы, репы, кочерыжку,- что ни попадется,
сгодится. Ставили кипяток, пей - не хочу,
вволю. В обед выдавали по скибочке хлеба.
А на стене висел такой же портрет, как в
канцелярии, и строго смотрел на нас… Так
продолжалось изо дня в день. |
| Полицаи
приводили новых ребят. Одежды какой-либо
взять было неоткуда. Юзефа меня, как не
замечала. Стояли морозы, и за ночь тепло
выдувало. Печку топили обледенелыми досками
из заборов. Они трещали, синели. Это было
основное наше занятие. Иногда старшие как-то
добывали картошку и пекли ее на углях. Ковыряли,
поворачивали, чтоб не сгорела, и, не дождавшись,
ели, обжигаясь, полусырую. Обугленные скорлупки
подбирали мы. Все это стало моей хатой.
Я уже заходил на кухню, где дед-сторож грел
воду на день. Он же парил очистки, которые
откуда-то приносили в мешках. Сидел, не
вставая с лавки, курил и лузгал семечки.
Шелуха у него с губы свисала бородой, он
ее не стряхивал, пока сама не отвалится.
Когда наезжали немцы, поднимался шум, бегали,
кричали. Больших ребят забирали. Я прятался,
потому что у нас появился Мотя с Луполова,
который сказал ребятам, что знает, кто я
такой. В коридоре был заколоченный запасной
выход. Однажды я дернул доску, дверь приоткрылась.
За ней оказалась вторая, запертая. Я сидел
между дверями не шевелясь, пока не стихало.
Слышал, как пацаны ходили за немцем и клянчили:
"Пан, гиб айн бом-бомс, пан, покажем,
куда один жиденок сховался, пан, гиб айн
бом-бомс…" |
| С утра появился
Карась. Я обрадовался. "Отдай часы!"
- "Какие тебе часики, шкет? Ты откуда
свалился, такой спелый?!" - "В
штанах были, они папины". - "Папочки-ляпочки,
и шкирята смылись,- зыркнул он с усмешкой
на мои подштанники. - Не бузи, штаны достанем.
Глотни молочка, для тебя тащил, подоил по
дороге старуху ". Он достал из сумки
запотевшую с улицы бутыль, выкрутил тряпичную
пробку. "Тяни!" Я глотнул, не
зная, где остановиться. "Тяни еще".
Холодное, оно показалось мне безвкусным.
Карась приложился и выдул бутылку до конца.
Я вспомнил наше эмалированное ведро. С ручки
свисает чистенькая марля. Звонко сверлят
косые белые струйки, упираясь в упругое
дно, поднимается воздушная пена. Я пью,
она лопается на губах и кажется сладкой…
Потом, когда перестал пить молоко, я говорил
маме, что не люблю его, что оно пахнет противным
рыбьим жиром. А на самом деле я как-то увидел,
как в подойник попала муха, как она карабкалась,
перебирая лапками, беспомощно и ни на кого
не надеясь. |
| Откуда,
не знаю, но Карась штаны приволок. Драные,
мужчинские, хоть втроем купайся. Нормальные.
Карась подрезал калошины, достал веревку.
"На, затянись комиссарским ремнем,
а то килу потеряешь". Подвязался, насколько
смог, запахнул лишнее на пузе, стал толстый,
растопыренный, на подобие дедушкиного самовара.
"Ну, тебе подфартило, кум кумом, зуб
даю. С тебя пайка". В столовой, как
всегда, шла возня возле котла. Только на
сей раз выбирать было не из чего, и хлеба
не дали. Пацанов все равно не подпускали.
Если кто лез, умывался кровкой. Особо молотили
братья Лисовские. Один из них выхватил у
коротышки банку из-под консервов и запустил
вдоль стола: "Жрите, гниды!" Я
не успел прикрыться, банка попала мне в
лоб, рассекла до крови. Ребята зашумели.
Карась подскочил ко мне: "Ты что стоишь,
как швабра в углу, безразличный. Размазался.
А ну садани ему по рубильнику, не сцы!"
- Но едва я замахнулся, как встрял второй
брат. - "Ах вы сучары, вдвоем на одного?!
Ну, держитесь!" Карась загреб из котла
полную жменю прокисшего добра и залепил
им рожу Лисовского. Братья пену пустили,
взбесились. Вытрясли, вывалили весь котел,
стали швырять комья слипшейся шелухи в кого
попало. На них навалилась куча мала. Ошметки
летели со всех сторон. Карась рассвирепел,
вскочил на стол и заорал: "Браточки,
наших бьют, бля буду, не забуду родину свою!..
Хайль Гитлер!"- и со всего маху залепил
в висящий на стене портрет. И тут понеслось.
Пацаны открыли шквальный огонь. Попадали
и не попадали, заляпали портрет и всю стену.
Из кухни вылез сторож. "Ребятки, детки,
так это ж фюрер германский!" Сплюнул
в ладонь и стал обтирать портрет, только
размазал. "Не плюй, дед, чище будет",-
сцедил Карась. - "Нельзя, детки, нельзя,
елка-палка!" - "А нас загонять
в будку можно? Мы свободные люди! ГТО и
ПВО положили на него",- он сделал неприличный
жест. "Так-так,- возник в дверях заведующий,
рядом стояла Юзефа. - Свободные люди, значит?"
Мы притихли в ожидании. Сейчас он начнет
орать. А он смотрел на нас страдающими глазами
и ласково, нежно, с клекотом волнения в
горле произнес: " Я вам яйца в дверях
защемлю, и споете вы мне, мои хорошие, веселенькие
песенки, какие пела вам на сон грядущий
матушка. Юзефа Иосифовна, а портретик отмойте.
Ариец должен быть чистым. Хайль Гитлер!
" И ушел. |
 |
Лоб был
рассечен, но душа моя ликовала. Соскочил,
пружина лопнула. Откуда взялись слова, навязались
как-то сами, и я бормотал: "Морская
душа, ты прославлена всюду и бьешь на-кроша
проклятых повсюду!" Зашел во вторую,
третью комнаты и громко в пространство:
"Морская душа, ты прославлена всюду
и бьешь на-кроша проклятых повсюду…"
Когда перестали стучать эти слова и барабанить
по перепонкам, ребята давно вповалку спали
и подергивался во сне возле меня Карась.
Свободный человек. Возвратились слова заведующего.
Растянуто проворачивались, будто останавливающаяся
патефонная пластинка: "сво-бод-ные
лю-ди, зна-чит!" Вспомнил, как сидел
один такой на скамейке у желтой стены. Солнышко
светит, а мужику грустно. Увидел он маленькую
собачку, щенка, почти без шерстки еще, поманил
пальчиком. Собачка подошла. Он погладил
ее от головки до хвостика. Взял за задние
лапки и об стенку как хряснет… Та прямо
залилась визгливо, по-детски: "Аль-аль-ай-ай-яй!"
Свободный человек.
|
|
|
|
|
|
|
|
и
др :. .
статьи. .
проза. .
стихи. .
музыка. .
графика. .
живопись.
.
анимация.
.
фотография.
.
други - е.
.
по-сети-тель.
.
_____________.
.
в.с.. ..л.с..
..н.с..
.
..
|
